Он был везде и одновременно нигде. Обреченный терзаться, проклятый ждать.
Сахаалу не нужны были режим охоты или система ночного видения, с которыми он свыкся, для определения строительного материала растущего сталагмита. Он дал им два дня. После чего они все были бы его. Его повелитель мог бы им гордиться. В редкие минуты расслабления, когда Сахаал погружался в воды воспоминаний, ему казалось, что он может вспомнить лицо Конрада Керза. В облаках белого тумана ему грезилось, что он может снова встретиться с Ночным Охотником, может поговорить с ним как ранее, может испросить совета и обрести покой.
Но это были лишь иллюзии. Примарх ушел навсегда, его наследство — единственное, что осталось.
При жизни Конрад Керз страдал от душевных мук. Преследуемый картинами ужасного детства, видениями собственного падения, он изо всех сил пытался каждой частичкой своего существования заработать уважение и восхищение среди братьев. И более всего ему хотелось быть достойным любви и привязанности отца. Став взрослым, он, как в молодости, сражался с тенями, страхом и сталью, ведя войны во имя Императора. Керз воспитал собственных сыновей — Повелителей Ночи, великих воинов, непревзойденных в Галактике.
Конечно, если быть абсолютно честным, Конрад любил славу.
Там, где другой примарх сражался и совершал героические деяния за Бога-Императора, повелитель Сахаала преследовал лишь результат. Он никогда не был таким харизматичным, как Лев Эль'Джонсон, таким пунктуальным, как Робаут Жиллиман, таким демагогичным, как Хорус Благосклонный... Но Конрад Керз был сильным. Он мог убить любого врага. Он мог быть прагматичным. Он мог быть ужасающим.
Во вселенной ужаса он срывал с врагов Императора их мерзкие мантии. Он боролся с погружением в дикость, совершая это. Он смог обуздать в себе зверя и сумел вырастить из него чудовище, ужасающее самых грозных врагов. Керз пожертвовал мнимой славой и популярностью, сумев снискать корону изгоя — самого грязного из примархов, самого подлого бойца. Его называли собственным дьяволом Императора, никто — вообще никто — не смел становиться у него на пути.
Мятежники сдавались при простом упоминании о его приближении. Мародеры дрожали от одного имени Ночного Охотника, убегая и бросая награбленное. Те, кого всегда боялись, теперь боялись его. Те, кого всегда ненавидели, теперь ненавидели его.
Повиновение через ужас.
Керз никогда не был человеком, но, как и все примархи, скрывал в самом дальнем углу своего светящегося сердца горький аромат человечности. Конрад принес чувства в жертву. Он вытер слезы безумия с белоснежных щек и бросил нежность и теплоту волкам. Во славу имени Императора. Он потерял все. Керз стал тем, для чего был предназначен, тем, кого требовала Галактика. Так хотел Император, в этом была необходимость. Он стал верным монстром.
А когда Конрад попросил отца о помощи, попросил немного любви, самую капельку — намек — благодарности, в ответ получил лишь презрение.
Сахаал пришел в себя, оторвавшись от размышлений, и увидел, что его рука так сильно сжала подлокотник, что расколола украшавшие его кости и черепа. Он не заметил, как прикусил язык, и теперь ощущал во рту металлический привкус собственной крови. Презрение.
Вот наследие Ночного Охотника. Презрение преданного отцом сына. И жажда мести.
О, как могучие падут...
— Клянусь в этом... — неслышно прошептал Сахаал. — Клянусь, повелитель. Мы непременно станем могущественными. Мы заставим его заплатить за все содеянное.
Пирамида все прибавляла в размерах. Сначала она была небольшой, но теперь стремительно увеличивалась — слои уплотнялись, громоздясь один на другой, превращаясь в самую настоящую модель улья.
К концу второго дня, когда Сахаал лично отправился осмотреть огромный сталагмит, зловоние приобрело почти физическую силу. Мужчины и женщины — старики и молодые — распахнутые глаза, раскрытые рты, вывалившиеся языки. Гудящие мухи и ползающие по коже личинки. И везде — от основания до верхушки — кровь, кровь, кровь.
Множество мертвых голов мрачно смотрели на Сахаала в немом укоре, а он заглядывал им в глаза и улыбался. Большинство добыто грубо. Повелитель Ночи представил себе узкие и темные переулки, похожие на лабиринты, где убивают, а потом торопливо и неаккуратно перепиливают шею. Сначала в ход идут кастеты и ножи, потом мачете с широкими лезвиями. Повреждения тканей говорили о грубой работе и неточных ударах, нанесенных через хрящи и позвонки. Жертвы сопротивлялись, их били и связывали.
— Сколько не вернулось? — пробормотал Сахаал, подзывая обвинителя.
Его сопровождала лишь Чианни, мерцающие факелы заставляли их тени плясать на груде голов.
— Не так уж много, — тихо ответила жрица. — Те, кто отказался, скоро были убраны... теми, кто уже совершил работу.
Сначала Сахаал принял ее интонацию за отвращение, но нет... Семья Теней следовала культу смерти много лет. Чианни просто благоговела перед памятником, возвышающимся над ней.
— Думаю, мы недосчитаемся около шестидесяти человек. Неизвестно, сбежали они или их схватили.
— У нас есть их дети?
— Конечно.
Сахаал развернулся и навис над Чианни, на нем не было шлема, поэтому глаза сверкали ярко и грозно. — Ты знаешь, что следует сделать.
Она кивнула.
Сахаал был впечатлен — даже мысли о детоубийстве не вызвали беспокойства у жрицы. Она начинала по-настоящему нравиться космодесантнику.
Было мудро довериться ей.
Сахаал вновь отвернулся и принялся неспешно разглядывать пирамиду, оценивая ее размеры и приходя в хорошее расположение духа от созерцания этого алтаря ужаса. Это была жатва, достойная самого Кровавого Бога: гора плоти и крови, ужасные гримасы мертвых голов и белеющие позвонки — приличествующие украшения медного трона Кхарна.
Если говорить откровенно, Сахаал не рассматривал пирамиду голов как жертвоприношение. Они не предназначались некоему божеству или метафизическому духу.
В конце концов, не существовало никакого Бога Страха.
— В память о Ночном Охотнике, — прошептал Сахаал.
Это был достаточно рискованный план — послать беженцев выполнять столь ужасное поручение. Было очень важно добиться всеобщего повиновения, приобщить людей к его Крестовому Походу, запачкать в крови, нравится им это или нет. Перспектива убийства прельщала немногих, еще меньше могли это исполнить с легкостью и без сожалений. Но теперь... теперь все уплатили ужасную дань, а лица жертв будут часто навещать своих убийц в кошмарах. Теперь они с ним.
Он указал им на грешников — нечистых наемников и прочих проклятых, а беженцы проложили торжественный путь в улей, распространившись, как рой мух, между шахтами лифтов и секретными коридорами.
Жители улья были полными глупцами, если думали, что из подулья в жилые районы Каспсила можно попасть лишь по нескольким дорогам. А все беженцы рассеялись по помойкам, устрашенные политикой «сдерживания». От самого высшего до самого низшего уровня теперь зазвучали отчаянные крики и неповторимые звуки: шорох ножей, шум фонтанов крови, топот убегающих ног.
