— И когда это случится...
— Я вам сообщу.
Я взял шляпу и откланялся. И по дороге в редакцию от нечего делать размышлял о домовых.
Только-только я вернулся в редакцию и решил побездельничать часок-другой, как старику Дж. X., нашему издателю, приспичило закатиться в отдел с одним из эпизодических визитов доброй воли. Дж. X. — напыщенный пустозвон, не сохранивший ни грана честности. Он знает, что нам известно об этом, и мы знаем, что ему известно наше мнение, и все равно он продолжает ломать комедию, изображая из себя нашего доброго товарища, да и мы с ним заодно.
Он задержался подле моего стола, хлопнул меня по плечу и изрек зычно, так что голос раскатился по всей комнате:
— Ты потрясающе ведешь тему муниципальных фондов призрения, мой мальчик. Просто потрясающе.
Чувствуя себя последним идиотом и борясь с тошнотой, я встал и промямлил:
— Благодарю вас, Дж. X. Это очень любезно с вашей стороны.
Что от меня и требовалось. Почти священный ритуал.
Сграбастав мою ладонь, а другую руку возложив мне на плечо, он удостоил меня энергичным рукопожатием и сжал плечо чуть не до боли. И будь я проклят, если у него не увлажнились глаза, когда он объявил мне:
— Продолжай в том же духе, Марк, просто делай свое дело. Ты никогда об этом не пожалеешь. Мы можем не показывать этого демонстративно, но мы ценим честную работу и преданность газете. И каждодневно следим за тем, что делает каждый из вас.
С этими словами он бросил меня, будто обжегшись, и отправился приветствовать других.
Я опустился на стул, понимая, что остаток дня отравлен. Ежели я заслужил похвалу вообще, то предпочел бы, чтоб меня похвалили за что угодно, только не за фонды призрения. Паршивая колонка, я сам сознавал, что паршивая. И Пластырь сознавал, и все остальные. Никто не попрекал меня тем, что она паршивая,— никому на свете не удалось бы выжать из фондов призрения ничего иного, эти статейки обречены быть паршивыми. Но душу мне происшедшее все равно не грело.
И еще во мне зародилось неприятное подозрение, что старик Дж. X. каким-то образом пронюхал о запросах, которые я разослал в полдюжины других газет, и дал мне мягко понять, что осведомлен об этом и что лучше бы мне поостеречься.
Перед полуднем ко мне подступился Стив Джонсон — он ведет в нашей лавочке медицинские темы наряду со всеми прочими, какие Пластырю заблагорассудится ему всучить. В руках он держал пачку вырезок и выглядел озабоченным.
— Очень совестно просить тебя об одолжении, Марк, и все-таки не согласишься ли ты меня выручить?
— Ну о чем речь, Стив!
— Речь об операции. Я должен бы проверить, как там дела, но не успеваю. Надо нестись в аэропорт брать интервью.— Он плюхнул вырезки мне на стол.— Тут все изложено.
И умчался за своим интервью. А я перебрал вырезки и вчитался в них. Да, история была из тех, что берут за душу. Мальца всего-то трех лет от роду приговорили к операции на сердце. К операции сложной, за какую до того брались лишь самые знаменитые хирурги в больших больницах Восточного побережья, да и вообще ее делали считанное число раз и никогда — пациентам столь юного возраста.
Трудно было заставить себя поднять телефонную трубку и позвонить: я почти не сомневался в том, что именно мне ответят. Я все-таки пересилил себя и, разумеется, нарвался на неприятности, каких следует ждать непременно, когда пытаешься что-то выяснить у медицинского персонала,— словно они стерильно чисты, а ты грязная дворняжка, норовящая пролезть к ним со всеми своими блохами. Однако в конце концов я добрался до кого-то, кто сказал мне, что малец, вероятно, выживет и что операция, по-видимому, прошла успешно.
Тогда я набрался смелости и позвонил хирургу, проводившему операцию. Должно быть, я застал его в счастливую минуту, и он не отказался снабдить меня подробностями, каких мне недоставало.
— Вас, доктор, надо поздравить с успехом,— сказал я, и вот тут он впал в раздражительность.
— Молодой человек,— сказал он,— при операциях такой сложности руки хирурга — это всего лишь один фактор. Есть великое множество других факторов, которые никто не вправе считать своей личной заслугой,— Внезапно его голос зазвучал устало и даже испуганно.— Произошло чудо.— И после паузы: — Только не вздумайте ссылаться на эти мои слова!..
Последнюю фразу он произнес на повышенных тонах, почти прокричал в трубку.
— Даже не подумаю,— заверил я.
А после этого снова позвонил в больницу и поговорил с матерью мальчика.
Статья вышла что надо. Мы успели тиснуть ее в местном выпуске четырьмя колонками на первой полосе, и даже Пластырь слегка смягчился и поставил мою подпись вверху под заголовком.
После обеда я подошел к столу Джо-Энн и застал ее в растрепанных чувствах. Пластырь подсунул ей программу церковного съезда, и она как раз клеила предварительную статейку, перечисляя будущих ораторов, членов всяческих комитетов и все создаваемые в этой связи комиссии и намечаемые мероприятия. Вот уж дохлая работенка, самая дохлая, какую вам могут навязать,— пожалуй, даже похуже, чем фонды призрения.
Я послушал-послушал, как она сетует на жизнь, и задал вопрос: могу ли я рассчитывать, что у нее останется хоть немного сил по завершении рабочего дня?
— Я совсем измочалена,— сказала она.
— Спрашиваю потому, что надо вытащить лодку из воды и кто-то должен мне помочь.
— Марк, если ты рассчитываешь, что я поеду к черту на рога, чтобы возиться с лодкой...
— Тебе не придется ее поднимать,— заверил я.— Может, чуть-чуть подтолкнуть, и только. Мы используем лебедку и поднимем ее на талях, чтоб я позднее мог ее покрасить. Мне нужно только, чтобы ты ее придержала и не дала ей крутиться, покуда я тащу ее вверх.
Уломать Джо-Энн было не так-то просто. Пришлось забросить дополнительную приманку.
— По дороге можно будет остановиться в центре и купить парочку омаров,— заявил я,— Ты так хорошо готовишь омаров. А я бы сделал соус рокфор, и мы с тобой...
— Только без чеснока,— отозвалась она.
Я пообещал обойтись без чеснока, и тогда она согласилась.
Так или иначе, до вытаскивания лодки руки у нас в тот вечер не дошли. Нашлись занятия значительно интереснее.
Поужинав, мы разожгли огонь в камине и сели рядом. Она положила голову мне на плечо, нам было так удобно и уютно.
— Давай притворимся,— предложила она,— Притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь. Притворимся, что мы в Лондоне, и это наш коттедж на равнинах Кембриджшира...
— Там же болота,— ответил я,— а болота — не лучшее место для коттеджа.
— Вечно ты все испортишь,— попрекнула она.— Начнем сначала. Давай притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь...
