— Слишком в лоб, — предупредила Кэрол.
— Низкий, — ответила Джорджина.
— Между низким и средним, — поправил ее Пайт. — С кое-каким образованием и достоинством.
— Всего понемножку, — сказала Анджела. — Ниже низкого, выше высокого.
— Вы говоришь, как сторонница гностицизма, — с манерной педантичностью сказал Бен Солц Анджеле.
— Какое нелепое предположение! — возмутилась Марсия.
— Не понимаю, как она может быть известна, при такой вопиющей обыкновенности! — воскликнула Фокси.
— За счет своих скрытых талантов, — подсказал Пайт.
— Между прочим, мы не уточняем, он это — или она, — напомнила Кэрол.
— Какая я птица? — спросила тогда Фокси.
— Райская, — ответила Анджела.
— Воробей.
— Голубка.
— Добрая голубка.
— А я, — сказал Пайт, — представляю себе птицу с высокими лапами, с блестящей грудкой. Какаду?
— Вы — воловья птица, — сказала Джорджина.
— Несправедливо! — сказал Пайт, поворачиваясь к Джорджине. Та пожала плечами.
— Она пользуется чужими гнездами.
Фокси чувствовала себя так, словно предстала перед ними обнаженная, сама этого не сознавая, как труп на столе морга, все еще слышащий разговоры, холодные непристойные шуточки в свой адрес… Ей хотелось быть с Кеном, удрать, не скрывая своей слабости. Она согрешила и была достойна кары.
— Кто мой аналог в Библии? Знаю, вы скажете — Далила.
— Почему? — возразил Пайт. — Вы к себе слишком строги. Скорее, Агарь.
— Нет, — сказал Бен, — она — Ависага. Так звали девушку, которую привели к умирающему Давиду для согрева. «Вехам леадони хамелех». Это на древнееврейском.
— И что дальше? — спросила Марсия.
— «Вехамелех лох яда-ax». Царь не познал ее.
— Как замечательно ты изъясняешься на древнееврейском, Бен! — восхитилась Марсия.
— Я изучал его десять лет. Я из консервативной семьи.
— Даже носил эту маленькую шапочку?
— Ермолку. — У него была пугающая львиная улыбка, со сверкающими в бороде зубами. — Летом меня посылали в лагерь Рамах.
— Джорджина! — позвала Фокси.
— Я не знаю Библию. Я склоняюсь к Далиле. Или к Магдалине, хотя это, наверное, дерзко.
— А я вижу ее среди жителей Иерусалима, не попавших в Евангелия, сказала Анджела. — Ей было не до того: она как раз флиртовала с римским солдатом, когда мимо несли Крест.
— Кошмарная женщина! — сказала Фокси. — Заросший пруд, воловья птица…
— Вы слушаете одну Джорджину, а Джорджина нынче склонна морализировать, — предупредил ее Пайт.
— Вам она тоже не нравится. Ей симпатизируют только Анджела и Бен. Сказав это, Фокси ощутила ревность. Ей не хотелось объединять Анджелу и Бена, потому что Бена — не настоящего, а воображаемого, разбуженного настоящим, — ей хотелось видеть своим собственным евреем.
В кухне перестали, наконец, шептаться.
— Сколько можно тянуть? — сказала Кэрол и встала, якобы чтобы размяться после долгого сидения на полу. Заглянуть в кухню она не посмела, а только сделала один шаг к кухонной двери и громко позвала:
— Помогите нам, вы двое! Она застряла.
— Сдаюсь, — сказала Фокси. — Кто же я? Никогда не слыхала о таком персонаже.
— Слыхали, слыхали, — заверил ее Пайт. Он желал ей успеха и был смущен ее неудачей.
— Наверное, я — жалкая статистка. Никогда не запоминаю их имен.
— Нет, в данный момент вы — звезда, — сказал Пайт.
— В данный момент?
— Вы только изображаете недогадливость, — сказала ей Кэрол. — Вы с нами флиртуете.
— Пораскиньте мозгами, — посоветовал Пайт. — Перед вами весь мир.
— Продолжайте задавать вопросы, — разрешил Бен.
Все превратились не то в суфлеров, не то в рассерженных родителей, шикающих на упрямого ребенка, портящего рождественскую постановку. В суровых глазах Джорджины читалось удовлетворение.
— Спросите Фрэнка, в какой пьесе Шекспира он вас видит? Сейчас я его разбужу. — Марсия переместилась поближе к распластанному Фрэнку, утонула в углу мягкого дивана и по-свойски стала шептать ему на ухо, пока он не разлепил веки и не уставился перед собой непонимающим взглядом. Фокси показалось, что он еще видит сон и смотрит сквозь нее.
— Помогите, Фрэнк! — взмолилась она. — Из какой я шекспировской пьесы?
— «Троил», — пробормотал он и снова захлопнул веки.
— Не читала…
— А по-моему, вы из сонетов, — сказала Марсия.
— Все вы слишком умные, — сказала Фокси. — Я окончательно растерялась. Подумала было про принцессу Маргарет, а вы… — Их смех стал оскорбительным. — Ненавижу вас! Хочу домой. Сдаюсь.
— Не сдавайтесь, — попросил ее Пайт. — Чувствую, вы знаете ответ. Просто вы перестарались.
— Противоположность принцессе? — задал Бен наводящий вопрос.
— Побирушка. Цветочница. Элиза Дулиттл. Но я думала, что вымышленного персонажа быть не может.
— Не может, — успокоила ее Джорджина. — Вы не Элиза. Противоположность деве?
— Пусть Фокси сдастся, если ей так хочется, — предложила Анджела.
— Она подошла слишком близко, чтобы сдаться, — возразила Кэрол.
Айрин Солц вернулась в гостиную, приглаживая волосы. Ее черные брови разлетались, как крылья.
— Эдди просил тебе передать, что он поехал домой, — обратилась она к Кэрол. — У него завтра рейс. Он вышел через кухонную дверь.
— Так я и знала, — сказал Кэрол, просияв, и снова превратилась в растущий из пола прямой стебель. — Попробуйте еще раз, — попросила она Фокси.
Фокси спросила со вздохом обреченной:
— Какой я цветок?
Теперь все старались ей помочь, поэтому ответы были пространными.
— Тигровая лилия, пересаженная из деревенского палисадника на городскую улицу, — сказала Кэрол.
— Ну и возня! — фыркнула Джорджина. — Я представляю себе что-то нехитрое, но с претензией. Мак!
— Хо Ши Мин тоже был маком, — возразил Пайт.
— Правильно. Тут возможна близость, — ответила Джорджина. Ее глаза чуть навыкате смотрели на него возмущенно, искусственный загар и ранняя седина завершали портрет обиженной женщины среднего возраста, в которую она скоро превратится. Фокси помнила молчание Джорджины на ужине со свечами у Геринов — загадочное, довольное молчание, в котором в тот тягостный вечер Фокси чудилась та же химическая природа, что в ее беременности. С тех пор Джорджина резко постарела.
