– После твоих объяснений даже последний глупец и невежда сочтет себя просвещенным, – заметил Феодул. – Насколько я успел тебя понять, музыка, уподобляемая плотской любви, может оказывать на слушателей развращающее действие?
– Да, и это доказывается тем, что именно к такой музыке нередко прибегали еретики и учащие неправо, – сказал Георгий. – Известно, как иные из них перекладывали свое лжеучение стихами как бы народной песни и после распевали его на разные греховные мелодии.
Феодул воздел руки к низкому сырому потолку темницы.
– Что это с тобой? – с подозрением осведомился Георгий Згуропул.
– Возношу благодарность Господу за то, что попустил клеветникам бросить меня в эту темницу и послал встречу с тобой! – ответил Феодул.
– Музыка есть величайший дар Творца, – так начал свое поучение на следующий день Георгий Згуропул после того, как съел свою порцию похлебки и порцию Феодула тоже. – Гармония звуков сложилась по благоволению Господа… Дай мне тот кусок хлеба, который ты прячешь в кулаке. Думаешь, не вижу?
– Прости, – смиренно молвил Феодул, разжимая кулак. – Решил, что ты не заметишь.
– Еще чего! – проворчал Георгий, забирая мокрый липкий комочек хлеба и засовывая его себе в рот. – Узнай, что слаженность мелосов музыка имеет свыше, а именно благодаря Святой Троице. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что прежде разные гимны – такие, как Трисвятое, или «Всякое дыхание», или «Свыше пророки», ну и другие… «Блажен муж», к примеру… Словом, раньше эти гимны пелись только на небесах, ангелами, но Господь и Сам соблаговолил сойти на землю и сию небесную музыку также вынудил низойти к нам. И в такой музыке нашла воплощение любовь небесная, ибо такая музыка есть средство наилучшего познания Божественной мудрости…
Георгий замолчал и вдруг тихо, горестно вздохнул.
– Что с тобой? – спросил Феодул. – Может быть, ты горюешь о другом куске хлеба, который я утаил от тебя вчера?
Георгий покачал головой.
– Веришь ли, Феодул, – сказал он, – всегда оставался я ругателем, похотливцем и пьяницей, но ведь и мне была доступна небесная музыка, невыразимые ее созвучия… Ведь Дух Святой знал, сколь трудно приобщить людей к добродетели, и потому к догмату веры примешивал наслаждение, подобно врачу, который обмазывает лекарство медом. Ибо чтение утомительно и часто неприятно и приводит к головным болям, а пение псалмов и гимнов всегда прекрасно и расширяет душу, а душа, расширяясь, пропитывает все тело и дает ему отдых и расслабление… Поклянись, Феодул, что не умрешь от голода, если я съем тот хлеб, о котором ты говорил только что!
– Я изрядно растолстел, – сказал Феодул, – и запасов сытости хватит мне еще надолго.
С этими словами он подал Георгию еще один комочек хлеба, который хоронил за пазухой. Георгий проглотил его.
– Позволь спросить, – подступился Феодул, – каким образом музыка делается мудрой?
– Музыка мудра изначально, ибо такой сотворил ее Господь. Боговдохновенные мужи умеют слышать ее, не искажая, и наполняют светлое звучание мелодии текстом Священного Писания. Подумай только, Феодул, мы с тобою гнием в этой смрадной тюрьме, а там, наверху, под благотворными лучами солнца ходят великие мелурги, дышащие прекрасной музыкой: и Михаил Пацад, и Фока Филадельф, и Герман-монах, и Карвунариот, и Симеон Псирицкий…
И Згуропул пропел несколько строк тонким, дрожащим голосом. Феодулу же вдруг показалось, что ничего прекраснее он в жизни не слыхивал. Не совладав с собою, он всхлипнул от восторга и бросился целовать Георгию руки. Георгий помолчал немного, а потом молвил не без самодовольства:
– Вот так-то, отроче.
Феодул отер слезы и спросил:
– Всегда ли неизменна небесная музыка?
– Нет, ибо Бог христиан есть Бог живой; также и сотворенная Им музыка есть музыка живая. Поначалу каждому слогу текста должен был непременно соответствовать только один звук, и таким образом музыка помогала лучше уяснить смысл текста. Но с годами люди уяснили текст достаточно, и тогда появились дерзновенные мужи, которые начали распевать один слог на двух или трех звуках; иные же – на четырех и даже пяти. Многие бывали за это биты кнутом и лишены ноздрей, ибо нашлись иерархи, которые сочли и распевы кощунством. Однако мелурги стойко держались спевов, и вот уже и самые глухие услыхали, как сквозь спевные, вставные ноты звучат ангельские голоса, подобно тому как в прорехи дырявого покрывала, вывешенного после стирки в погожий день, пробивается солнечный свет… впоследствии даже нашлись такие, которые говорят, будто отчетливо слышат, как эти вставные слоги складываются в тайные словеса апостола Павла, символизирующие невыразимость Бога.
Феодул так и затрепетал.
– Правильно ли я тебя понял, брат мой Георгий? Подобна ли небесная музыка ткани, а распевные слоги в ней – прорехам, сквозь которые проступает небо?
– Правильно, – хмуро кивнул Георгий. – Да только какой нам с тобой в этом прок? Клянусь кровью Господней и кишками всех святых, мы обречены заживо сгнить в этой чертовой яме, и пусть меня вспучит, если…
Феодул положил ладонь ему на губы. Георгий так растерялся, что замер моргая. Потом глухо спросил, обдавая ладонь Феодула неприятным теплом:
– Ты что?
Феодул отнял руку.
– Пой! – сказал он.
Пришедший наутро тюремщик обнаружил, что подземный мешок пуст. Ни Феодула, ни Георгия там не оказалось. Подняли тревогу, обшарили все вокруг, однако следов подкопа, подкупа или взлома не нашли. Выждав время, доложили Дуке Ватацесу о смерти обоих узников, на что никейский император только махнул рукою: не до Феодула с Георгием ему было. Померли и померли.
Но Феодул и Георгий, конечно, не умерли. Еще чего не хватало. Утекли водой, просочились тонким песком и растворились, уйдя из узилища сквозь небесные прорехи в ангельском пении, а там уж следы их окончательно затерялись, и проследить дальнейшую их судьбу для нас не представляется возможным.
Июль 1998, Левашова – февраль 2000, Петербург
