– Ну вот еще! – возмутился Бертран, перекрикивая гул одобрения. – Я хочу взять этого человека к себе. У меня дочь, юная девушка. Зачем ей видеть на нашем дворе урода с вырванными ноздрями?
– Тогда пусть ему отсекут уши! – предложил другой магистрат.
– И выжгут клеймо на обеих щеках! – добавил третий.
– Хорошо, – позволил Бертран. – Клеймо на лбу. А уши, щеки и прочее оставьте в неприкосновенности.
Граф Риго, слушая этот торг, покатывался со смеху. Даже неулыбчивый Гильем – и тот засмеялся.
Бертран же, сохраняя полную серьезность, заплатил магистратам пять золотых безантов, сказав, что эти деньги предназначены для городской общины, ибо та, несомненно, понесла крупные убытки, коли ей пришлось отпустить лучника, не отрезав тому ни ушей, ни носа.
И Эмерьо утащили клеймить, а двух его товарищей повесили без разговоров и промедления.
Из Шарентона граф Риго направился к себе в Пуатье – досиживать скучную зиму. Гильем и Бертран двинулись дальше на юг.
Расставшись с Гильемом на границе его владений, Бертран призвал к себе лучника Эмерьо, который тащился в обозе, мало что соображая: у него словно мозги выжгло за клейменым лбом. Эмерьо явился и уставился на своего спасителя мутными глазами.
– Ты свободен, Эмерьо. Иди, куда хочешь, только не садись ни на моей земле, ни на земле Гильема де Гурдона, ибо нам больше не нужны наемники.
И не дожидаясь никакого ответа, повернул коня и направился в Аутафорт – туда, где ждали его сыновья, дочка Эмелина и любящая, нежная супруга домна Айнермада.
Эпилог:Восьмая свеча
1215 год, Лимож
Эмерьо
Он запретил мне оставаться в Перигоре, и я перебрался ближе к Наварре, однако домой так ни разу и не наведался. Родители мои уже умерли, а мои женатые братья, надо полагать, благополучно забыли о том, что у них когда-то был еще один брат.
Глупые крестьяне убеждены, что каждый арбалетчик время от времени пускает стрелу в распятие или в образ Пресвятой Девы. Мол, таково условие сделки, которую наш брат непременно заключает с дьяволом. Чушь, конечно. Всех тайн у меня за душой – что стрелял в цель каждый день по нескольку часов – и так двадцать лет подряд. Да только святошам и невеждам того не втолкуешь.
В те годы я водился с еретиками и разбойниками и слыл среди них личностью весьма почтенной.
Разбойников Альгейсов в округе было четверо: три брата и племянник. Это старая разбойничья династия, в своем роде не менее знаменитая, чем графы Раймоны Тулузские. Численность шайки, говорят, в иные годы достигает тысячи человек, а власть передается от Мартина к Мартину – так заведено.
Пятый граф Раймон в Тулузе сменился шестым; графа Риго угробили на землях Адемара Лиможского (говорят, что умер он от арбалетной стрелы); вскоре после этого скончался и Адемар, оставив Лимузен в руках своего сына Гюи.
И вот как-то раз этот Гюи, новый виконт Лиможский, устраивает пышный турнир в Лиможе. Несколько наших, и я в том числе, явились поглазеть.
У стен на ровном поле огородили ристалище. Разноцветные палатки поставили, всякую со своим флагом, да еще перед палатками по десятку флажков на копьях, воткнутых в землю. Соорудили помосты для зрителей. Повсюду бродил нарядно разодетый люд, слуги, герольды, оруженосцы. Народу собралось видимо-невидимо.
Больших конных сражений решили не устраивать, о чем многие из зрителей сожалели. Но и на единоборства поглядеть стоило.
Поначалу трудно было определить, кто останется победителем. Все были одинаково хороши – или одинаково плохи, как угодно. Но вскоре начал выделяться один молодой рыцарь. Везде был он первым – и на коне, и в пешем бою, и на копьях, и на мечах.
Ветер все время относил голос герольда, но в конце концов я все-таки разобрал имя, которое тот, надрываясь, выкрикивал: Гольфье де ла Тур. Имя показалось мне знакомым. Покопавшись в прошлом, я припомнил, хотя и не без труда: племянник Бертрана де Борна. Тот, у которого ради сыновей Бертрана мы отобрали богатое владение Аутафорт.
И вот в толпе дружно закричали: сам Гюи, виконт Лиможский, пожелал сразиться с победителем. Я стал пробиваться сквозь толпу поближе. Покинув свое место на помосте среди цветника прекрасных дам, виконт шагал к ристалищу.
Гюи Лиможский был немного ниже ростом, чем Гольфье, но значительно шире в плечах. Кроме того, он старше, опытнее, а главное – не устал еще от бесчисленных поединков.
Начали они хорошо, но почти сразу же Гюи принялся наседать, как кабан. Виконт не давал противнику двигаться, напирая всей своей внушительной тушей. Молодой Гольфье на миг растерялся.
И Гюи нанес ему прямой рубящий удар по шлему. И Гольфье не сумел его отразить.
Бог ты мой!.. Он упал, заливаясь кровью. К нему бросился оруженосец, бесцеремонно отпихнув Лиможского виконта. Снял со своего господина шлем, развел руками волосы. Гольфье де ла Тур был мертв. Я понял это прежде, чем оруженосец прокричал о его смерти во весь голос.
Тут со скамьи стремительно поднялась одна дама. Она была белее сметаны. Поначалу я принял ее за возлюбленную Гольфье – так была она молода и прекрасна. Но потом узнал и ее – Агнес. Его мать. Бертран де Борн говорил когда-то, что Агнес де ла Тур похожа на Богородицу…
А как летела к ристалищу – покрывало, рукава, плащ развевались, будто пламя на ветру! Как пала на землю у ног бездыханного сына! Еле оторвали ее, унесли едва живую – да только она после смерти Гольфье и двух дней не прожила, так и отошла в слезах.
* * *
Отдохнув после турнира, ополчился Гюи Лиможский на разбойников. Вновь вознамерился согнать Альгейсов со своей земли. Мы и на этот раз от него отбились, но потеряли все же несколько человек, а меня, как на грех, ранили. Мартин бросил бы меня, конечно, не будь я арбалетчиком.
У арбалетчика своя судьба, не такая, как у других людей. Поэтому-то Мартин и велел соорудить из веток носилки и тащить меня – да поосторожнее, чтобы я случайно не подох по дороге.
И потащили меня вверх-вниз по холмам, а ищейки Лиможского виконта долго еще бежали по нашим следам. Тысячу раз я умирал в ужасных страданиях, но товарищи мои в ответ лишь бранили мое искусство стрельбы из арбалета. Ведь из-за этого они вынуждены нести меня на руках, претерпевая большие неудобства.
И вот терпение мое истощилось, и завопил я громким голосом, умоляя прекратить мои мучения.
Надо мной склонилась смазливая рожа Мартина.
Мартин сказал:
– Теперь уже недалеко.
– Куда ты несешь меня, изверг? – прохрипел я.
Мартин нехотя ответил:
– В монастырь.
И хотел бы я разораться в ответ – мол, в какой еще монастырь? там, небось, как клеймо на лбу завидят, так сразу… – да не смог, силы кончились. Только скривился жалобно. И больше мы с Мартином не разговаривали.
