— Фотограф, — поправил ее Штефан. — Обычно я фотографирую официальные приемы и всякие волнующие события, такие как торжественное открытие нового автомобильного моста или художественной выставки. Тем не менее мне понятно, что вы имели в виду. Мы живем недалеко от железнодорожного вокзала, и я сам не очень-то люблю ходить по темным улицам.
Его слова, похоже, были именно такими, какие и хотела услышать Марион. Она облегченно вздохнула. Его признание в том, что он испытывает такие же страхи, что и она, делали его в глазах Марион ее союзником в этом мрачном подземелье.
Однако остаток пути они прошли молча, и медсестра снова облегченно вздохнула, когда они достигли противоположного конца коридора и через пару секунд вошли в лифт. Штефан узнал его — это был тот самый лифт, на котором он уже несколько раз ездил, когда поднимался в палату интенсивной терапии детского отделения, чтобы навестить девочку. «Еву», — поправил он себя мысленно.
Кабина этого лифта была намного меньше, чем у лифта, в котором они спускались на подземный этаж, а потому медсестра уже не могла отойти от Штефана на достаточное расстояние, чтобы не чувствовать себя стесненно. Но она все же инстинктивно попыталась стать подальше, возможно даже не осознавая этого. Штефан почему-то подумал, что она, пожалуй, рассказала ему о себе гораздо больше, чем хотела.
— Вам все же следует поговорить со своей супругой, — произнесла Марион. Она не только сменила тему — и ее голос, и ее манера говорить были теперь совсем другими. — Доктор Крон, безусловно, очень терпеливый человек, но ваша жена рано или поздно выведет его из себя. Она, по всей видимости, не осознает, насколько больна.
— Я знаю, — грустно сказал Штефан. — И если бы она это даже и осознавала, все равно не подавала бы виду.
— Но это очень неразумно, — заметила Марион, вновь почувствовав себя в роли медсестры. — Если она не одумается и по-прежнему будет по полдня разъезжать туда-сюда на своем кресле, вместо того чтобы лежать в постели, ей придется провести в больнице на несколько недель дольше.
— А что, ситуация действительно серьезная? — спросил Штефан.
— Я, конечно, не врач, — ответила Марион, — но думаю, что да. Организм вашей супруги не очень-то поддается воздействию лекарств.
Штефан спрашивал не об этом. Он, конечно, знал, что Ребекка довольно часто посещает детское отделение, однако сейчас у него возникло подозрение, что она проводит там еще больше времени, чем он предполагал.
— А как часто она сюда наведывается? — поинтересовался он.
В этот момент лифт остановился и им пришлось выйти в коридор, прежде чем Марион ответила:
— Слишком часто. Лично я забирала ее отсюда раз пять или шесть, а я ведь не каждый день на дежурстве. — Она покачала головой. — Доктор Крон даже два раза приказывал забрать у нее кресло-каталку, но она снова его где-то раздобывала.
— Я с ней поговорю, — пообещал Штефан.
— Да, пожалуйста, — сказала Марион. — Только не говорите ей, что именно я попросила вас об этом.
Штефан в знак согласия кивнул и улыбнулся, однако слова медсестры заставили его задуматься. После их возвращения из Боснии Ребекка сильно изменилась: она стала вспыльчивой и агрессивной и гораздо легче выходила из себя, чем раньше. Пока он видел причину такой перемены в том, что она была серьезно ранена и испытывала сильные боли, пусть даже и старалась этого не показывать. Очевидно, на ее состоянии отражалось и то, что сейчас происходило между ними. И в самом деле, независимо от того, спорили они относительно Евы или нет, эта тема грозовой тучей висела в воздухе каждый раз, когда они оказывались вместе. Это было похоже на поединок, но все происходило без каких-либо внешних проявлений. Раньше Бекки всегда была веселым, оптимистично настроенным человеком, который в случае сомнения был готов скорее признать свою неправоту, чем кого-то обидеть. Штефану до сего момента не приходила в голову мысль, что изменения, произошедшие с Ребеккой, касались не только их отношений, — это была ужасная мысль. Он вполне мог пережить ссору со своей женой. В их супружеской жизни уже случались серьезные кризисы, один из которых затянулся на несколько месяцев. Однако мысль о том, что их отношения уже никогда не будут такими, какими они были до «приключений» в Волчьем Сердце, казалась просто невыносимой — такой невыносимой, что Штефан, поспешно попытавшись отогнать ее от себя, резко ускорил шаг, как будто хотел физически убежать от этой мысли.
Они подошли к входу в ту часть детского отделения, где находилась палата интенсивной терапии. Дверь оказалась заперта, и неудивительно, ведь было уже позднее время. Штефан нажал на кнопку звонка. Марион механически взяла халат, шапочку и тапочки, но затем, увидев, что Штефан и не собирается следовать ее примеру, пожала плечами и положила все это на место.
Раздался легкий щелчок. Штефан надавил на дверь, вошел внутрь и кивком головы предложил Марион пойти впереди него. Он сделал это не просто из вежливости: он подумал, что будет лучше, если первой Ребекка увидит медсестру — пусть даже Штефан появится за ней всего лишь через долю секунды. Эта мысль лишний раз подтверждала и то, что он сильно боится предстоящего разговора, и то, что их отношения изменились — изменились постепенно и внешне почти незаметно, но кардинально. Раньше, что бы ни происходило, он никогда не боялся встречи с собственной женой. Если между ними случались размолвки, они оба неизменно стремились к откровенному разговору, и такой подход был правильным. Быть может, главной причиной того, что он сейчас шел с бьющимся сердцем позади медсестры и в глубине души отчаянно искал повод для очередного откладывания разговора с Ребеккой, было его малодушие? Он уже слишком долго не применял этот — такой эффективный в прежние времена — способ наладить их отношения.
Они подошли к комнате в конце коридора, открыли дверь и… Штефан замер от неожиданности. В первый момент он даже не смог бы сказать, обрадовался ли он увиденному или не очень. Он просто стоял с открытым ртом и смотрел на помещение за стеклянной перегородкой, в которое ему еще ни разу не доводилось заходить. Дверь в это помещение была широко открыта, и оно — такое вроде бы большое раньше — теперь казалось маленьким и тесным, потому что, кроме Евы и медсестры-югославки, в нем находились профессор Вальберг, Ребекка на своем кресле-каталке и… старший инспектор Дорн!
Дорн и Вальберг оживленно о чем-то разговаривали и поначалу не заметили Штефана. Ребекка же услышала звук открываемой двери, подняла глаза и — без чьей-либо помощи — развернула свое кресло. Она держала Еву у себя на коленях, крепко обхватив ее обеими руками, и ее лицо выражало такое счастье, что Штефан невольно почувствовал, как его охватывает ревность. Уже в следующий миг он мысленно пристыдил себя за это, но так и не смог полностью отогнать охватившие его чувства. С момента их возвращения в Германию он очень редко замечал, чтобы Бекки улыбалась, и никогда не видел ее такой счастливой, как сейчас. Он нерешительно зашел в отгороженное помещение, а Марион так и осталась стоять за стеклянной перегородкой — возможно, просто потому, что в отгороженном помещении оставалось совсем мало места.
