Но это не так, и мы это знаем. Истина заключается в том, что доставить проблемы оружие может, а вот разрешить их – нет. Оружие может отнять здоровье, любовь и надежду, а вот поди-ка, верни их с его помощью! Получится что-нибудь путное? Нет? То-то.
Говорить это мужчинам не стоит. Пусть тешат свое самолюбие, пестуют свою силу, запираются в подвале и мастерят там что-то жутковатое!
Не будем их трогать. Может быть, их труды, как и любые труды во имя любви и жизни, тоже не пропадут втуне. Окажут огневую поддержку. А главное оружие – у нее, у Лили.
Я должна сшить.
Она должна будет. До сих пор неясно, что именно ей придется шить. Но зато стало понятно чем.
Она взяла с собой в путешествие дорожный набор, круглую прозрачную коробочку с маленькими катушками, миниатюрными ножницами и, конечно, иголочками! Но вряд ли эти иглы – очень хорошие, между прочим, индийские, с позолоченными ушками! – помогут ей. Главная игла, нужная игла, у Лили внутри. Нужную иглу дала ей босоногая цыганка на вокзале, давно, примерно тысячу лет назад. Только сегодня ночью Лиля вспомнила об этом и сразу почувствовала, как раскаленное острие шевельнулось в сердце. Вот оно что! Как могла Лиля об этом забыть? Впрочем, людям свойственно забывать то, чего они не могут объяснить. Цыганка оказалась из древнего племени, служившего некогда сфингам, предавшего их. Сколько же веков хранили потомки этого племени могущественный древний талисман, как смогли не потерять его в странствиях, не отдать гонителям, не утратить в пожарах войн? Как им удалось отыскать Лилю, как узнали они ее?
Но от этих мыслей шла кругом голова. Лиле, маленькой храброй портняжке, не стоило задумываться о предопределении, об избранничестве и прочих высоких материях. Смысл ее жизни был прост – безусловная любовь и постоянная забота. Иной раз ей хотелось, чтобы кто-то позаботился и о ней тоже... Но свой долг она всегда выполняла безукоризненно и теперь готова была сшить.
– Лиль, ты чего?
Нина проснулась. Проснулась и сразу захлопотала: накинула поверх рубашки халатик, скрутила в тугой узел русые свои волосы, сноровисто застелила постель.
– А где наши мужчины? Вы завтракали? Чай пили?
– Нет еще, – ответила Лиля, скрывая улыбку.
Это ж надо, как люди меняются! Помнится, Нинуля была бездомовницей, питалась супчиками быстрого приготовления, уборку делала от случая к случаю. По утрам любила валяться в постели, курила сигареты и гасила их в чашке с кофейной гущей. А теперь Нина больше похожа на деревенскую девчонку, чем на богемную лентяйку. Этот здоровый румянец, эти окрепшие руки! Упругая от свежего воздуха кожа, блестящие глаза... Невероятно! Перемена в Нинуле была слишком похожа на то, что случилось с матерью Лили, но... Лилю это не беспокоило. Преображение Нины выглядело естественно, оно произошло не по чужой воле, а по склонности собственной натуры девушки. Склонность эта была задавлена, и, может, потому Нинуля казалась всегда такой издерганной, все искала чего-то и не находила, путаясь в желаниях и страстях...
– Ты что улыбаешься? Пойдем, я сырников хочу нажарить. Ты будешь сырники? С кизиловым вареньем. И еще, я хотела тебя кое о чем спросить... Скажи, ты этого... Ну, Альберта – хорошо знаешь?
– Не очень. Мы ведь позавчера только познакомились, хотя уже вроде сто лет прошло. Но он приятель Дубова и, мне кажется, очень славный человек, особенно когда не выпендривается...
– Да? Знаешь, я...
А что делать – жизнь продолжалась даже у печей Бухенвальда...
* * *
Сторонний человек увидел бы в пещере Кошачьей горы странную картину.
На высоком каменном столе спал зверь.
Тяжелая голова покоилась на огромных когтистых лапах. Мохнатые бока тяжело вздымались. Из глубин мощного тела доносился не то рык, не то храп, не то урчание.
Но ребенка, привалившегося к правому боку зверя, эти звуки, казалось, совсем не беспокоили.
Мальчик тоже спал, так спокойно и сладко, словно в своей кровати.
Но спали только телесные оболочки этих двух существ.
А сущности их говорили между собой, мучительно пытались понять друг друга – и не понимали.
– Чего же ты хочешь добиться? – спрашивала сфинга, заключенная в тело мальчика. Она жила в его крови, была растворена в ней, но сохранила способность именовать себя, и мыслить, и действовать.
– Тебе не понять. Ты отступник, ты из рода отступников. Ты предал нашу расу.
– Расу, которой нет.
– Она есть. Есть до тех пор, пока существуем мы с тобой. Мы можем дать жизнь новой ветви расы. Она будет наделена, как и мы с тобой, памятью и знаниями предков, но явит миру новое могущество.
– Нужно ли это миру? Время сфинг давно ушло... Вряд ли оно когда-либо наступало вообще – на этой земле. Мы не должны тут быть. Тебя не должно тут быть. Ты – паразит. Ты питаешься любовью людей, обкрадываешь их, обманываешь ложными посулами и завлекаешь эфемерными благами...
– Я даю им золото. Здоровье. Красоту. Успех. Разве это эфемерно? Человеческий разум, свободный от любовного дурмана, способен на многое. А ты? Ты тоже питаешься любовью людей. Ты тоже паразит, но паразитируешь на чувствах несчастных родителей, у которых рождаются подобные тебе. А что даешь взамен? Становятся ли эти люди богаче, красивее, успешнее?
– Нет. Но те из них, кто отдает нам любовь, становится лучше и счастливее...
– Лучше? Для кого? Для их Бога? Слушай, суженый мой, я узнала кое-что занятное. Их Бог – тоже сфинга. Ему нужна любовь своих адептов, он питается ею, настойчиво требует ее, а взамен дает неосуществимые мечты о бесконечном блаженстве в ином мире. Так чем же этот Бог лучше? Пусть поклонятся мне и поймут, что такое настоящее счастье! Скоро вырастет новое поколение людей, для которых моя власть, наша власть, будет неоспорима. И тогда наступит золотой век человечества.
– Ты лжешь себе. Ты лжешь мне. Ты знаешь, что будет, если отнять у людей любовь, всю любовь, которой и так осталось мало. Сначала они отнимут жизнь у больных, у слабых, у стариков. Конечно, во имя гуманизма, во имя общего блага. Они не смогут заботиться о ком-то, кроме себя, и у них перестанут рождаться дети. Они разлюбят свою планету и надругаются над ней: вырубят леса, отравят и воду, и воздух, взорвут недра. А закончится все войной, которая превратит этот мир в отравленную пустыню, где не сумеют выжить даже сфинги.
– Что ж, быть может, ты и прав. Но это случится еще не скоро. И мы всегда сможем найти новый мир...
– Я помню эти слова. Мне знакомы эти рассуждения. Они погубили нас тогда, давно. Не лучше ли уйти достойно, сохранив память о себе в легендах и мифах, в картинах и статуях? Я не стану тебе помогать. Прости.
– Тебе придется. Увы, тебе придется мне помочь. Жаль, что ты не хочешь этого, отступник. Но я сильнее, а миром, всеми мирами от начала времени и до скончания его, правит сила. Это истина.
