7. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ
I
Огромная стальная птица проплывает над головами. Все бросаются к ней, обгоняя друг друга.
На площадке самолетного трапа появляется генералиссимус Сталин. Он в белоснежном мундире. Маршальские звезды на золотых погонах. На груди — единственная награда, Звезда Героя Советского Союза.
Перед ним — поверженный, в дымящихся руинах Берлин.
Сталин жестом останавливает восторженную овацию и крики приветствий.
Он говорит:
— Товарищи! Сегодня мы празднуем великую победу над германским фашизмом. Дорогой ценой приобретена эта победа. Не забывайте принесенных вами жертв. Отныне история открывает перед народами, любящими свободу, широкий путь. Каждый народ должен бороться за мир во всем мире, за счастье простых людей всех стран, всех народов. И только тогда можно будет сказать, что наши жертвы не пропали даром, что каждый из нас может твердо смотреть в свое будущее. Будем же беречь мир во имя будущего! Мира и счастья вам всем, друзья мои! Пусть и в мирной жизни вашими лозунгами будут слова: «Ни шагу назад! Наше дело правое, победа будет за нами!..»
Вновь — овация. Звучит музыка Шостаковича.
Возникает мощное «ура». Иностранцы, каждый на своем языке, приветствуют Сталина. Гремит песня: «За Вами к светлым временам идем путем побед».
Апофеоз.
На этих планах появляются титры: «Конец».
На экране замелькали кресты и точки, какие-то монтажные знаки. Пленка кончилась. В просмотровом зале зажегся свет.
Сталин поднялся из кресла и прошелся перед экраном, разминаясь. Для всех это был всегда знак его раздумий. Так оно и было. Он любил думать прохаживаясь. Но последнее время вставал и начинал ходить не только потому, что хотел подумать. Кости болели, не мог долго сидеть. Даже на Пленумах ЦК вынужден был вставать и медленно ходить взад-вперед позади трибун. Знал, что за каждым его движением напряженно следят сотни глаз. Поэтому старался приурочить свои разминки к наиболее важным выступлениям. Не всегда получалось. Кости начинали ныть и не к месту. В этих случаях даже рутинные процедуры заседаний обретали в глазах присутствующих особый, потаенный смысл.
Правильно театральные деятели говорят: движение сильнее слова. Сталин давно это сам заметил. Намного раньше, чем где-то случайно прочитал. У Немировича-Данченко? Или у этого непререкаемого авторитета Крэга? Ну, неважно. Там хорошо было сказано: если во время монолога Гамлета у задника появится и начнет ходить пожарник, все будут смотреть не на Гамлета, а на него. И еще там было про другой театральный закон: жест должен быть минимальным. И до этого Сталин тоже сам додумался.
Но сейчас это не имело значения. В уютном кинозале Ближней дачи с двумя десятками удобных кресел перед просторным экраном был, кроме него самого, только один человек. И это был не тот человек, перед которым нужно выверять движения и жесты. Это был председатель Комитета по кинематографии Большаков.
Можно сказать, министр.
Сталин преобразовал наркоматы в министерства. Хватит народных комиссаров. Что-то в этом названии было уже архаичное, пыльное. Кожанки, тачанки. И иностранцам непонятно. Кто такой нарком? Кто такой предсовнаркома? Председатель Совета Министров. Все ясно. Все точно. И вполне в духе российской традиции. Еще раньше со всеми комдивами, комбригами и командармами покончил. Лейтенант. Генерал. Маршал. Главный маршал. И погоны с соответствующими звездами вместо петлиц с кубарями, шпалами и ромбами. Как в царской армии? А кто сказал, что в царской армии все было плохо?
Товарищи, правда, разогнались: присвоили ему звание генералиссимуса. Заставь дурака Богу молиться. В хорошенькую компанию его сунули: Франко, Чан Кайши, петровский шут князь Алексашка Меньшиков. Ну, хоть Суворов еще. Ладно, согласился. Генералиссимус так генералиссимус. Так еще дальше пошли. Как-то в приемной увидел начальника тыла Хрулева. В каком-то павлиньем одеянии. «Что это?» — «Новая форма, товарищ Сталин». — «Для кого?» — «Для вас, товарищ Сталин». Мундир генералиссимуса. Изобрели, твою мать. Делать нечего. Ничего не сказал, молча прошел в кабинет. Больше этой формы никогда не видел. Так и ходил, когда нужно было, в маршальском мундире.
В нем прилетел и в Берлин.
Не буквально, конечно. А вот так, как в этом кино. Образно.
Фигурально.
Министр Большаков стоял в углу просмотрового зала. Словно умяв себя. Чтобы быть меньше, ничтожней. Ждал, что Сталин скажет.
Cталин спросил:
— А вам самому, товарищ Большаков, нравится этот фильм?
— Это еще не фильм, товарищ Сталин. Это самый первый, черновой вариант, над ним предстоит еще много работать. Это, можно так сказать, только половина работы. Материал.
— Я знаю, что это черновой вариант. Вам нравится этот материал?
