Витька слегка кашлянул. Губарев повернул к нему голову и увидел, что он с трудом удерживается от смеха.
— Куда же деваться от профессиональных проблем и от начальства? — Вопрос Губарева повис в воздухе.
— Если бы начальство было компетентным — на телевидении было бы меньше проблем…
— Естественно! — Губарев решил, что надо повернуть разговор в нужное русло, а то они уклонились от непосредственной темы беседы. — Значит, об убийстве вы ничего не знаете?
— Нет. Надо же, как странно! Так бы я успела Таньке Морозовой из «Криминальной хроники» позвонить. Репортаж бы состряпала. Быстренько. Девочка она толковая. Способная. — Слова выскакивали, как из пулемета. Чувствовалось, что профессиональная тема — ее конек, с которого она слазить не собиралась. Есть такие люди, которых хлебом не корми, дай поговорить о работе. — Что явилось причиной убийства? Наркотики, секс, деньги, личные проблемы?
— Пока идет следствие.
— Понятно, понятно, тайна следствия. Ничем не могу вам помочь — не в курсе случившегося.
— Ас убитой вы сталкивались? — И Губарев показал фотографию Анжелы.
— Симпатичная девушка. Нет. Губарев тяжело вздохнул.
— Точно?
— Точно. У меня профессиональная память на лица. Я так поздно прихожу. Иногда в час ночи, два. Сегодня просто пораньше отпустили. У начальства день рождения. Я побыла немного и ушла домой.
В коридоре Губарев сказал шепотом:
— Телевизионщики как чокнутые на своей работе. Ни о чем больше ни говорить, ни думать не могут. На уме только работа, работа…
— Говорят, телевидение, как наркотик, засасывает.
— Оно и видно, что некоторых засосало. Безвозвратно. Все как кроты в своей работе. Ничего не видят, что творится вокруг, ничего не слышат… — проворчал Губарев. — Остается надежда на «гангстера». Вдруг он сообщит что-то полезное.
Но в квартире восемь дверь им никто не открыл.
«Гангстера» они застали только на следующий день. Губарев заранее договорился с Маркеловой, что, как только тот поднимется к своей девице, охранница сразу свяжется с ними. И они подъедут. Можно было, конечно, сначала побеседовать с девушкой, но тогда бы она предупредила Сапрыкина. Их надо было «взять» вдвоем. Врасплох.
Зрелище это было весьма жалкое. Сапрыкин перепугался до смерти. Он что-то жалко лепетал о том, что ни в чем не виноват. И ни в чем не замешан. Но невооруженным глазом было видно, что он до печеночных колик боится огласки. И готов пойти на все, чтобы ее избежать.
Девица сидела в кресле, курила длинную тонкую сигару и насмешливо смотрела на своего любовника. Ситуация ее явно забавляла. Губарев вспомнил, что Маркелова говорила о ней как о наглой особе, которая надолго здесь не задержится. Губарев посмотрел на девушку внимательно. Исходя из своего опыта, он мог ставить сто против одного, что никуда ее отсюда не попрут. А если и попрут, то она тут же найдет себе другого спонсора. Внешность у нее была ничего особенного: светлые волосы-сосульки, чуть крупноватый нос, тонкие губы, едва тронутые розовой помадой. Но вот глаза… Глаза были хитрющими-хитрющими. Они сигналили о том, что голыми руками ее не возьмешь, что она уже многое в своей жизни повидала. И драться за свой кусок хлеба будет насмерть. До последнего.
— Что? Кого убили? Мы ничего не знаем, правда, Светочка? — растерянно повторял Сапрыкин.
Девица молчала. Дым красиво вился колечками. И сигару она держала красиво. Не дура, отметил про себя Губарев, понимает, как мужиков соблазнять надо.
— Я надеюсь, что все вышесказанное не выйдет за пределы этого помещения… — говорил мужчина, дергая себя за воротник рубашки.
Сначала он возмущался и не хотел называть свое имя и место работы, потом сник и потухшим голосом пролепетал:
— Николаев Валентин Семенович, депутат Гордумы, — икнул он. — Но я… здесь недавно.
— Это нас не касается. Нас интересует другое. Убийство, которое произошло в квартире напротив. Второго августа. Примерно в девять вечера.
— Я ничего не знаю.
Губарев достал фотографию Анжелы и показал депутату.
— Вы видели эту девушку, сталкивались с ней?
— Не видел, не сталкивался. Ничего не знаю.
— А вы? — обратился к девице Губарев.
— Светлана Вячеславовна, — отрекомендовалась она.
— А вы, Светлана Вячеславовна, что можете сказать по этому поводу?
Девица встала, изящным жестом затушила сигарету в пепельнице. При этом белый халат, в который она была одета, слегка распахнулся и мелькнули худые острые коленки.
Девица подошла к Губареву и взяла фотографию. С минуту-другую она вглядывалась в изображение:
— Я видела ее несколько раз.
— Да? — воспрял Губарев. — Где? Когда? При каких обстоятельствах?
Светлана Вячеславовна смотрела не на него, а мимо, как бы что-то вспоминая. Потом она словно очнулась и перевела взгляд на Губарева.
— Здесь, в доме, — сказала она несколько удивленно. — А где же еще?
— Как давно?
— Видела, как она выходила из дома и приходила. Пару раз столкнулась на лестнице.
— Вы часто бываете на улице?
— Я люблю сидеть на балконе. И мне оттуда все видно.
Губарев вспомнил слова Маркеловой о том, что «нахалка» все время безвылазно сидела дома. Похоже, что Светлана Вячеславовна говорила правду.
— Вы видели ее одну?
— Нет. С молодым человеком. Худым, темноволосым.
Русланом, понял Губарев. Бойфрендом.
— А что еще вы можете сказать об Анжеле?
— Ничего. — Девица замолчала и вернула фотографию Губареву. — Но в день убийства произошел один случай. Правда, наверное, к убийству он никакого отношения не имеет.
— Нас интересуют все подробности и детали, — сказал Губарев. — Все может оказаться важным и полезным для расследования.
— Я поднималась по лестнице, а когда вошла в холл, увидела, что дверь ее квартиры как-то быстро захлопнулась и раздался какой-то возглас или крик. Я не поняла.
— В какое это было время?
— Время? — Она задумалась. — Кажется, это было в начале десятого или позже. Точно сказать не могу.
— И больше вы ничего не видели и не слышали? Она покачала головой.
— Нет.
«Это был убийца!» Губарев взглянул на Витьку и прочитал в его глазах ту же самую мысль.
— Жаль!
Губарев посмотрел на Светлану Вячеславовну. Она — на него. Бывает так, что непонятно почему возникает к человеку труднообъяснимая симпатия. Вроде бы и человек-то дрянь, и в моральном плане далек от совершенства. А симпатизируешь ему. И ничем не можешь это объяснить. Как ни пытайся.
