Я потянулся за ручкой, но боль прострелила руку от ногтей к плечу, и мне снова пришлось прислониться к стене.
Майкл Джон Мышкин выглядел старше двадцати двух лет; он улыбался нам детской улыбкой.
Секретарь суда встал, кашлянул и спросил:
— Вы — Майкл Джон Мышкин, проживающий по адресу Фитцвильям, Ньюстед-Вью, пятьдесят четыре?
— Да, — ответил Майкл Джон Мышкин, оглядываясь на одного из следователей, находившихся вместе с ним на скамье подсудимых.
— Вам предъявлено обвинение в том, что между двенадцатым и четырнадцатым декабря вы совершили убийство Клер Кемплей, чем потревожили покой Ее Величества Королевы. Далее, вы обвиняетесь в том, что восемнадцатого декабря в городе Уэйкфилде вы управляли транспортным средством, не соблюдая правил технической безопасности.
Майкл Джон Мышкин, Франкенштейн в наручниках, положил свободную руку на перила и вздохнул.
Секретарь суда кивнул человеку, сидящему напротив. Тот встал и объявил:
— Уильям Бэмфорт, адвокат истца. Прошу отметить, что в настоящий момент у мистера Мышкина нет адвоката. От имени городской полиции Западного Йоркшира я прошу оставить мистера Мышкина в следственном изоляторе еще на восемь дней с тем, чтобы мы могли продолжить допрашивать его о преступлениях, сходных с тем, в котором он обвиняется. Я также хотел бы напомнить присутствующим, и особенно представителям прессы, о том, что дело по-прежнему остается на рассмотрении суда. Благодарю вас.
Секретарь суда снова встал.
— Мистер Мышкин, есть ли у вас возражения против просьбы адвоката истца оставить вас в следственном изоляторе еще на восемь дней?
Майкл Джон Мышкин поднял глаза и покачал головой:
— Нет.
— Желаете ли вы, чтобы ограничения для освещения судебного процесса прессой были сняты?
Майкл Джон Мышкин оглянулся на одного из следователей. Следователь еле заметно покачал головой, и Майкл Джон Мышкин прошептал:
— Нет.
— Майкл Джон Мышкин, ваше пребывание в следственном изоляторе продлевается еще на восемь дней. Ограничения для прессы остаются в силе.
Следователь повернулся, таща Мышкина за собой.
Вся аудитория подалась вперед.
На верхней ступеньке Майкл Джон Мышкин остановился, повернулся, чтобы еще раз посмотреть на суд, чуть не поскользнулся и ухватился за одного из следователей, чтобы не упасть.
Последнее, что мы видели, была большая рука на перилах лестницы, исчезающая в утробе суда, махающая на прощанье.
Эта рука оборвала жизнь, подумал я.
Потом ублюдок-убийца пропал из виду.
— Ну, что думаешь?
— Вполне подходит на роль, — ответил я.
— Ага, сойдет, — подмигнул Джилман.
Было почти одиннадцать, когда «вива» и ехавшая за ней следом машина Джилмана свернули к крематорию Дюйсбери.
Снег с дождем сменился холодной моросью, но ветер был таким же сильным, как на прошлой неделе, так что прикурить с перевязанной рукой не было никакой возможности.
— Позже, — пробормотал в дверях сержант Фрейзер. Джилман посмотрел на меня, но не сказал ни слова.
Крематорий был забит до отказа и абсолютно тих.
Одна семья плюс пресса.
Мы сели на скамейку в конце часовни, поправляя галстуки и приглаживая волосы, кивая половине газетных редакций Северной Англии.
Джек, мать его, Уайтхед — в первом ряду, болтает с Хадденом, его женой и Гэннонами, облокотившись на спинку своей скамейки.
Я поднял глаза на ближайший витраж, изображавший холмы, овец, мельницы и Иисуса, и стал молиться, чтобы Барри повезло с панихидой больше, чем моему отцу.
Джек Уайтхед обернулся, сощурил глаза и помахал в мою сторону.
Снаружи вокруг здания свистел ветер, похожий на шум прибоя и крики чаек. Интересно, умеют ли птицы говорить?
— Ну, что они тянут кота за яйца? — прошептал Джилман.
— А где Джек? — спросил Том из Брэдфорда.
— Там, впереди, — улыбнулся я.
— Мать моя женщина! Неужели и тут — тоннель? — заржал Джилман.
— Следи за выражениями, — прошептал Том. Джилман уставился в молитвенник.
— Черт, прошу прощения.
Я резко повернулся к витражу — по проходу мимо окна шла Кэтрин Тейлор, вся в черном, под руку с Жирной Стеф и Гэзом из спортивного. Джилман сильно толкнул меня под ребро и подмигнул:
— Везет же тебе, чувак.
— Катись в жопу, — прошипел я, краснея, глядя, как белеют костяшки пальцев на здоровой руке, вцепившейся в деревянную скамейку.
И тут органист нажал вдруг на все клавиши сразу.
Все встали.
А вот и он.
Я пялился на гроб, стоявший в начале зала, и не мог вспомнить, какого цвета был гроб моего отца — темнее или светлее.
Я опустил глаза в молитвенник, лежавший на полу. Я думал о Кэтрин.
Я поднял глаза, пытаясь разглядеть, где она сидит.
Через проход жирный мужик в коричневом кашемировом пальто смотрел на меня в упор.
Мы оба отвернулись и уставились в пол.
— Где ты была?
— В Манчестере, — ответила Кэтрин.
Мы стояли снаружи, на косогоре между входом и стоянкой. Дождь и ветер были холоднее обычного, прямо ледяные. Черные костюмы и пальто цепочкой выходили из крематория, пытались прикуривать, открывать зонты, пожимать руки.
— А что ты делала в Манчестере? — спросил я, прекрасно зная, что она делала в Манчестере.
— Я не хочу об этом говорить, — сказала она и пошла к машине Жирной Стеф.
— Прости.
Кэтрин Тейлор шла не оборачиваясь.
— Можно я тебе сегодня вечером позвоню?
Стефани открыла пассажирскую дверь, и Кэтрин наклонилась, чтобы взять что-то с сиденья. Она развернулась и швырнула в меня книгой, крича:
— Вот, ты забыл это, когда трахал меня в последний раз!
«Путеводитель по северным каналам» пролетел над дорожкой, ведущей к крематорию, теряя по дороге фотографии маленьких школьниц.
— Черт, — плюнул я, неловко собирая снимки.
Маленькая белая машина Жирной Стеф развернулась и выехала со стоянки.
— Ничего, свет клином не сошелся.
Я поднял голову. Сержант Фрейзер протягивал мне фотографию десятилетней светловолосой улыбающейся девочки.
— Отвали, — сказал я.
— Ну, не стоит.
Я выхватил у него фотокарточку.
— Чего не стоит?
