нам точки.
И, как это делалось не раз в той ветке реальности, откуда я прибыл, в ход пошли эмоции.
Люди, шокированные масштабом обмана старых элит, тем, что выросло в тени непроницаемого забора из лжи, глубоко прониклись идеей Новой Искренности.
С нашей подачи, началось всё с символов.
Те политики и лидеры мнений, которые готовы были делиться пускай нелицеприятной, но правдой, стали носить на одежде заострённые и полированные кусочки осины, иногда покрытые лаком. Как символ осинового кола, которым правда уничтожит старые элиты, вполне справедливо ассоциировавшиеся с Владом Цепешом и его литературным альтер-эго, графом Дракулой.
Именно эти вовремя сориентировавшиеся политики получили наибольшую популярность среди растерянных и взбудораженных людей. Идей Новой Искренности пришлись ко двору: ведь даже если человек признавался в чём-то неприглядном, вроде взяток, и в остальным был чист, это не шло ни в какое сравнение с тем, что оставалось скрыто до недавнего времени.
Даже в личном общении люди стали куда более искренними. Некогда обычная «вежливая ложь» стремительно становилась неприличной, порицаемой.
И, конечно, в ход пошла музыка. Новый хит одной румынской группы с молдавскими корнями так и назывался: «Новая Искренность». Как-то так случайно совпало, что родиной группы оказалась страна, ассоциировавшейся у большинства европейцев с самым известным кровопийцей. Конечно, это имело огромное символическое значение.
Этот хит пели на площадях больших городов, на транспорте, при любой возможности — люди, которые носили значки с осиновыми кольями.
Песенный манифест трансформировался в политический. Пошло формирование новых общественных паттернов.
Я следил за этим процессом по новостям, не имея возможности вмешиваться. И это было очень своеобразное ощущение. Ведь наша повседневная жизнь в поместье походила на затянувшийся отпуск.
Я чувствовал, что тяжело не только мне. Особенно от безделья страдал Борис Абрамович, но и его энергию удалось пристроить — он осваивал технологические приёмы изготовления бочек из французского дуба на линии, которую лишь недавно завезли и настроили, но не успели запустить в промышленную эксплуатацию, потому что резко ограничили доступ сотрудников в хозяйство.
Мирослава первые два дня молча просидела в нашей комнате. Выходила лишь для того, чтобы поесть или помыться. Я даже не пытался приставать с разговорами по душам, чувствовал, что так надо.
И вот, на третий день нашего вынужденного затворничества она взяла меня за руку и предложила: «Пойдём погуляем?»
Конечно, я не стал отказывать, тем более что погода располагала. Пригревало ласковое осеннее солнышко, воздух был прозрачным, как хрусталь — лишь вдалеке, над ближайшей деревней вился дымок от топившихся ночью печек.
Вова навязался было нам в компанию, не забыв про оружие, но я попросил его в этот раз оставить нас наедине. Он с явной неохотой согласился. Вообще они с Саней как-то очень хорошо вписались в роль телохранителей и глав службы безопасности. Даже удивительно, что до сих пор между собой власть не начали делить. Или начали, а я просто не в курсе?.. надо будет заняться этим вопросом, до того, как нюансы появятся.
Некоторое время мы с Мирославой молчали, шагая по просёлку среди бесконечных виноградников.
— Между вами что-то случилось, да? — первой заговорила она, очевидно, имея ввиду своего отца.
— Да, — после некоторого колебания решил признаться я.
И только потом вдруг поймал себя на том, что и сам поддаюсь влиянию идей Новой Искренности.
— Расскажи, — попросила она.
— Мне бы не хотелось.
— Я понимаю, — кивнула Мирослава. — Но я хочу всё знать. До того, как смогу отпустить.
Вздохнув, я коротко пересказал ей события того дня до момента нашей встречи.
Некоторое время мы снова шли молча.
— Спасибо, — кивнула Мирослава. Потом остановилась и поглядела куда-то вдаль. — Красиво здесь, правда?
— Правда, — охотно согласился я.
— Эти горы, — она указала на север, — это ведь Кавказ?
— Большой Кавказский хребет, — подтвердил я.
— А за ним — Россия?
Я задумался на секунду, мысленно представляя карту.
— Да, — кивнул я.
— Ставрополь?
— Нет, Дагестан, — ответил я.
— Как интересно… отец когда-то давно туда ездил в командировку. Привёз изюм и урбеч. Мне тогда не понравилось, но я старалась изобразить восторг, чтобы он не обиделся.
— Ясно.
— Ты сможешь его простить?
Она вдруг остановилась, повернулась ко мне и посмотрела в глаза.
Я задумался. И вдруг понял, что с самого начала не держал зла на её отца. Он оказался пешкой в чужой игре, и я просто его использовал так, как мне было надо в тот момент. Можно ли обижаться на пешку за то, что она ведёт себя в соответствии с правилами игры?
— Я не держу на него зла, — искренне ответил я.
Мирослава чуть нахмурилась. Потом кончики её губ дрогнули.
— Спасибо, — повторила она. — Он всегда хотел как лучше.
— Благими намерениями вымощена дорога в ад, — заметил я.
— Кто это сказал?
— Точно неизвестно, — я пожал плечами, — некоторые приписывают Сэмюелю Джонсону. Кто-то считает, что оно появилось ещё раньше, среди протестантских священников.
— Символично. То, что сейчас происходит в Европе, похоже на новую Реформацию, да? — Мирослава улыбнулась. Теперь уже полноценно, не только губами, но и глазами.
— Пожалуй, — согласился я.
— А у тебя благие намерения? — вдруг спросила она. — А, Саша?
Я на секунду задумался. Потом ответил:
— Мои намерения нельзя назвать злыми или благими. Категория выживания находится вне этого.
— Значит, ты просто хочешь выжить…
— Не я. Мне хочется, чтобы мир выжил.
— А без тебя он бы погиб? — в её голосе послышался.
Я взглянул ей в глаза. Мирослава перестала улыбаться и остановилась.
— Мир катился в пропасть. Я не шучу.
— Ясно…
Она вздохнула и снова пошла вперёд.
— Слушай, а ты за маму не волнуешься? — спросила она через пару минут.
— Нет, — честно ответил я.
— А что, если до неё всё-таки доберутся? Разве тебе не было бы спокойнее, если бы…
— У неё своя жизнь, — перебил я. — Это было бы неуместно.
— Понятно…
— Que sera, sera, — добавил я, остро ощущая, как парадоксально звучит эта фраза, учитывая всю ситуацию.
Мы вернулись в поместье под вечер, изрядно оголодавшие. Во дворе Аркадий Шалвович с дочкой делали шашлык. Борис Абрамович сидел рядом на плетёном кресел-качалке и громко рассуждал вслух об особенностях технологии грузинского виноделия.
— От запаха захлебнуться можно,
