— Опомнись, — уговаривал Вадим.
— Чтоб ты сдох! — заорала Гликерия и хрипло закашлялась.
— Пусти! — влетел и Иона. — Не тронь!
Он вцепился в Вадима сзади, прыгнув ему на плечи, точно кошка. Вадим ощутил у себя возле шеи его когти и пошатнулся. Попытался отодрать от себя мальчишку, да какое там! Животко держался цепко и непрестанно лупил Вадима кулаком по голове, вереща ему в уши:
— Пусти! Не тронь!
Вадим попытался достать его локтем. И тут девица Гликерия наградила Вершкова тычком в середину груди.
Все трое, не удержавшись, повалились на пол и покатились, сцепившись в общей свалке.
Вадим погрузился в странное беспамятство. В тот миг он совершенно не отдавал себе отчета в том, что дерется с подростком и девицей, которая ему нравится, которую он хотел бы оберегать любой беды и малейшей неприятности.
Он просто чувствовал быстрые, многочисленные удары, которые так и сыпались на него со всех сторон, и пытался отводить их от себя, отчего вынужденно бил противников сам. Они то и дело вскрикивали и рычали под его кулаками.
Потом неожиданно он испытал шок: внезапно сделалось холодно, а спустя миг — сыро. Туман перед глазами рассеялся, туго сплетенный клубок противников рассыпался, раскатился по полу конюшни, и мокрый Вершков узрел над собой безмятежную физиономию Пафнутия с пустой кадкой в руке.
— Вставайте да идите обсыхать, — велел им беспамятный Пафнутий. А после вдруг зябко поежился, огляделся по сторонам и, бросив кадку, выбежал прочь.
Вадим поднялся на ноги.
Гликерия уже стояла перед ним и зло щурила глаза. Мокрая рубаха облепила ее, и Вадим поневоле взглянул на девушку.
Он не без оснований считал, что женщина в промокшей насквозь одежде представляет собой невероятно привлекательное, эротическое зрелище. Ну, разумеется, при условии, что женщина хороша собой. Или хотя бы не уродка.
Поэтому многие мечтательницы бродят под дождем без зонтика. Они понимают, что обязаны дарить счастье таким же, как они, мечтателям…
Мимолетное воспоминание о питерских дождях, столь услужливо поливающих мечтательниц более двухсот дней в году (по метеорологической статистике) отступило перед видением мокрой Гликерии.
Рубаха облепила ее… Но никаких соблазнительных округлостей под предательским одеянием Вершков не увидел. Гликерия была плоской, как доска. Как подросток. У нее были узкие бедра, мускулистые ноги и довольно широкая, крепкая грудь. Без малейших признаков девичьих бугорков… Невольно Вадим опустил глаза чуть ниже. Лучше бы он этого не делал.
— Сволочь! — резко вскрикнула «Гликерия» и наградила Вадима последним ударом в переносицу.
У него брызнули искры из глаз. Огромные, яркие искры. Они рассыпались по всей конюшне, озаряя ночь праздничным, потусторонним светом, а после угасли. Угас и Вадим — рухнул на пол и ощутил, насколько ему дурно.
Толчок ногой в бок привел его в себя. Дурнота усилилась. Вадим открыл глаза. «Гликерия» сидела перед ним на корточках и протягивала ему плошку. Иона маячил у «нее» за плечом, тревожно приплясывая на месте.
— Что это? — сипло спросил Вадим.
— Вода, — ответила «Гликерия». — Ладно, не злись. Все уж кончено.
Вадим взял питье, проглотил. Сразу стало легче — свежее, бодрее. Он сел удобнее, скрестил ноги. Осторожно поднял голову и взглянул на обоих подростков. Те выглядели хмурыми и смущенными.
— Ну, — сказал Вадим, — я же не знал… Извини. Из тебя получилась очень красивая женщина.
«Гликерия» залилась краской.
Иона обратился к «ней» назидательным тоном:
— Я тебе говорил, он без странностей. Мы ему голову заморочили, он и заморочился…
Вадим потер виски.
— Раз уж все разоблачилось, — продолжал он, обращаясь к «Гликерии», — может быть, расскажешь наконец, кто ты такой и что тебе здесь понадобилось.
— Я… — начал юноша. Помолчал, кашлянул и все равно хриплым голосом объявил: — Севастьян Глебов…
Вадим вдруг начал хохотать. Он смеялся и смеялся и все не мог остановиться — его трясло, его начинало уже тошнить, а он все ржал и завывал, точно беснующийся.
* * *
Да уж, немало встречается на играх девиц, переодетых юношами. И даже девиц с весьма выдающимися формами. Но повстречав особу в трико, обтягивающем вызывающие бедра и могучий бюст, не след именовать ее «сударыней» — исключительно «доблестным сэром» или еще как-нибудь мужественно. Ибо она отыгрывает мужчину. Иногда — если отвлечься от некоторых несуразностей фигуры — отыгрывает настолько хорошо, что как-то и забывается, что это — женщина.
Изредка бывают юноши, которые рискуют изображать женщин, но вообще-то в ролевой среде это практически не принято. И чаще всего подобное переодевание — «прикол». Как и везде в обществе, среди ролевиков существуют, конечно, лица «нестандартной половой ориентации» мужского пола, но они не делают из этого фетиш и не носят мамино платье и туфли на каблуках.
И все же в истории, в которую угодил Вадим Вершков, присутствовало нечто невероятно ролевое.
— Шекспировское, — задумчиво отметил Харузин. И процитировал «Двенадцатую ночь»: — «Вы с девушкой хотели обвенчаться, вам достается девственник в мужья». То есть, прямо наоборот: вы с девственником хотели обвенчаться, вам достается девушка в жены…
— Что ты имеешь в виду? — спросил смущенный Вершков. И покачал головой: — Ох, ребята, не надо смеяться! Мне и так дурно. Не знаю, как всем теперь в глаза смотреть…
— Даже имя совпадает — Себастьян, — продолжал беспощадный Харузин.
— При чем тут Себастьян? — не понял Вершков.
— У Шекспира, — пояснил Эльвэнильдо. — Юношу звали Себастьян. А его сестру-близнеца, с которой его перепутали, — Виола… Кстати!
Тут одна и та же мысль осенила всех троих (Гвэрлум присутствовала при разговоре, откровенно наслаждаясь пикантностью и трогательностью ситуации). У Севастьяна Глебова имеется сестра — Настасья…
— Кстати, а где «Виола»? — спросил Харузин в воздух. — Не отыскать ли нам ее? Может быть, это немного утешит нашего герцога Орсино. То есть, прости, Вадик, я хотел сказать — нашу графиню Оливию…
— Ну тебя! — Вершков вскочил и выбежал вон.
Эльвэнильдо проводил его глазами.
— Дивный кумир рассыпался, а ведь он, кажется, на самом деле влюбился в эту Гликерию. Достойная участь для романтического странника по мирам: полюбить ту, которой не существует…
— Знаешь что, — вмешалась Гвэрлум, — а я не думаю, что он так уж неправ. Севастьян знал, как себя вести, когда переоделся девушкой. У меня имеется сильное подозрение, что в этом он подражал своей сестре. В точности ее копировал, если говорить еще более определенно. Так что наш Вершков влюбился в Настасью по одному ее изображению. Это — любовь издалека! Как у трубадуров, которые умели любить неведомую даму лишь по слухам о ее добродетелях и красоте.
