Прежде чем Пагош успел ответить, Мена повернулся ко мне и выпалил:
– Насколько ты ему веришь? Глаза Асет ослеплены любовью, но твои-то – нет. Не забывай, что он служит самому Рамосу, а не только его дочери.
Пагош не пожелал смотреть мне в глаза, словно боялся, что все эти годы, когда мы объединяли усилия с общей целью, сейчас, в присутствии друга моей юности, сведутся к пустоте. Я не спешил, подбирая правильные слова, и вспомнил, как Пагош впервые пришел к моей двери, когда его сердце было истерзано горем после потери сына. Ребенка его чресл. А потом тот день, почти четыре года спустя, когда мы сражались с Осирисом за жизнь Асет – ребенка его сердца.
– Я сомневаюсь, что от Пагоша скрыты хоть какие-либо мои поступки или мысли, – сказал я Мене, – и тем не менее сплю как младенец, что он сам может подтвердить.
– Я лишь хотел в этом убедиться, прежде чем говорить. – Мена жестом велел Пагошу сесть на табурет рядом со мной, и протянул руку к кувшину с вином. – Нефертити не упускает ни единой возможности, и она воспользовалась посланием Анхесенамон к хеттам и услужила Эйе, чтобы тот оказался перед ней в долгу.
– Асет пыталась рассказать нам, что происходит, – понял я, но слишком поздно. – Помните, что сказал Старый Надежный? – «Я столько лет смотрел на то, как люди приплывают и отплывают на своих праздничных лодках, что пришло и мое время».
– Теперь Фараон вкусил плодов собственного высокомерия, – вставил Пагош, – ибо потерял и Северный Ветер, и возможность основать новую царскую семью. – Он вздохнул. – Священный Совет больше ждать не будет.
– Чего ждать? – поинтересовался Мена.
– Чтобы заявить о правах на трон Гора, чего ж еще?
Мена вскочил на ноги:
– Не может такого быть!
– Благодаря Рамосу у Амона сейчас больше земель, чем когда Еретик лишил их и полей, и золота. Но это не означает, что их снова не могут выбросить на улицу, словно отбросы. Так что остается только одно – самим удержать трон. Зачем же еще было Рамосу вступать в союз с Царицей Еретика?
– Но если Нефертити уже добилась чего хотела с помощью жреца, – заспорил Мена, – зачем предлагать сделку Старому Надежному?
Пагош сдержанно пожал плечами, и я понял, что он что-то скрывает.
– Возможно, она учуяла запах гнили, ибо жрецы ей не доверяют и никогда не будут доверять. Покуда жив Эхнатон. – Он избегал смотреть мне в глаза, и я испугался, что вскоре случится еще что-нибудь страшное. – Поэтому Рамос устранит ее и возьмет в жены собственную дочь.
Эти слова упали, словно камешки на спокойную поверхность пруда, и достигли самого дна моей души. Я как будто издалека услышал голос Асет: «Маху говорит, что я стану женой жреца Амона, хотя у меня не совсем царская кровь».
– Пусть сначала Осирис перестанет слышать Тота! – выругался Мена. – Если ее мать узнает об этом… и если ты прав насчет того, что случилось с Анхесенамон… Асет будет следующей!
– Не «если», а «когда», – поправил Пагош. – У кошки шпионов больше, чем блох у Тули.
Меня словно захлестнуло паводком. То, что Рамос может захотеть жениться на собственной дочери, боролось с мыслью о том, что пусть лучше он, чем какой-нибудь другой жрец. Он хотя бы гордится ее любовью к наукам. И тут мне в голову пришла идея – возможный выход из этой неразрешимой ситуации.
– У меня есть план, – сказал я, – но действовать надо быстро. – Я посмотрел на Мену. – Ты уверен, что у Эйе нет ребенка, который может стать его наследником, – хотя бы у какой-нибудь другой из его жен?
– Я то же самое спрашивал у Шери. Она говорит, что нет.
– Тогда мы должны дать Нефертити оружие, чтобы заставить Рамоса выполнить ее требования, иначе она расскажет все Хоремхебу или старому Фараону.
– Но ведь это лишь добавит ей причин избавиться от Асет, – возразил Мена.
– Не добавит, если оружие будет соответствовать нашей цели, – сказал ему я. – Нам известно, что жрецы не имели отношения к смерти сына Фараона или Царицы. Так как Анхесенамон была дочерью Нефертити, наверняка Священный Совет решит, что за обоими несчастьями стоит Хоремхеб. Так что мы должны сделать так, чтобы Рамос узнал правду: что его жена лишила дыхания собственного ребенка и внука – и тогда он поймет, что его дочь может стать следующей.
– Вопрос в том, поверит ли в это Рамос? – спросил Мена, все еще сомневаясь.
– Если ему это скажет человек, которому он доверяет, – уверил его Пагош.
– Например, я, – сказал я. – Наверняка Рамос слышал, что меня этой ночью вызывали во дворец. И он захочет узнать, что я выяснил, – из моих собственных уст. Я предложу ему отправить Асет куда-нибудь на время, может быть, вниз по реке к жрице Хатхор. Когда он спросит почему – а он спросит, – я ему расскажу.
– А Нефертити? – спросил Мена. – Кому поверит она?
– Своим служанкам, – предположил Пагош. – Они считают мою жену простушкой, поэтому не следят за языком в ее присутствии. Им и в голову не придет, что она может их использовать в своих целях.
День 3-й, первый месяц засухи
Мена привел Сенмута к тому часу, когда я принимаю рабочих Рамоса. Он сказал, что должен сообщить что-то срочное.
– На равнине рядом с Кадешем, – начал Сенмут, – я увидел драку, в которой один человек остановил дыхание другого. – Он посмотрел на Мену. – Генерал всегда раздавал листья ката[54]своим людям перед осадой?
Мена кивнул:
– Этому он научился у твоего народа, который верит, что это придает силу богов.
– На самом деле это заставляет людей забыть, что они не могут летать с соколами, и они идут в битву без страха, который обычно делает их осторожными. Полагаю, дело могло быть и в кат, но его сердце продолжало говорить в большом сосуде под ухом. Я думал, что он снова может начать дышать, но через несколько секунд сердце замедлило ход и остановилось. – Мы с Меной переглянулись. – Вы скажете… – начал Сенмут, но тут тихое утро пронзил крик, за которым последовал отчаянный визг собачонки.
Сенмут бросился к двери, я – следом. На звук мы добежали до пивоварни, потом по узкому проходу между ней и лачугой пекаря добрались до старой пристройки. У входа, завешенного тряпьем, стоял нубийский шаман и лупил Тули длинной палкой. Тули лаял и рычал, кидался из стороны в сторону, стараясь цапнуть чернокожего мужчину за ногу.
Сенмут повалил старика на землю, и во все стороны разлетелись раковины каури и зубы животных. Сенмут откинул тряпки и вошел в пристройку. Я велел Тули охранять шамана и вошел вслед за юношей. Внутри потрескивала масляная лампа – она отбрасывала пляшущие тени на лицо старой нубийской ведьмы. В узловатом кулаке женщина держала заостренный кусок кремня, которым и помахала нам. Это приветствие нагоняло ужас.
