Мы вместе надели колье, диадему, кольцо. Не смогли надеть серьги. У Натальи не были проколоты уши.
– Боже мой, Лёва! Ты, оказывается, не только герой. Спасибо тебе.
Впервые после нашей московской встречи она нежно обняла меня и поцеловала в щёку. Мы вышли. Было ощущение, что я веду под руку девушку, которая не знает, как целуют мужчину.
В ресторане подруги воззрились на Наташу.
– Ну, Наташка, ты даёшь! Где всё это откопала? Взяла напрокат?
Они вертели её, цокали языком, были в восторге и не скрывали своего удивления.
– Ну что вы, девчонки, как дикари. Познакомьтесь с моим другом. Это он мне подарил.
Мы сели за стол. Подруги оказались весёлыми, шумными девчонками. Обе работали вместе с Наташей продавцами в магазине. Их парни старались поддержать веселье.
– Так за что тебе твой друг подарил драгоценности?
– Как за что? Он отец моего сына.
– Так ты же не замужем?
– Нас разлучила война. И только недавно мы встретились.
Подруги закричали «ура». Полезли целоваться, поздравлять. Вечер закончился торжественно. Все были уверены, что в ближайшее время предстоит свадьба. Я усадил всех в машину и развёз по домам. Подъехали к дому Наташи.
– Пригласи меня попить чаю. У меня горло пересохло, – попросил я Наташу.
Как хорошо было у неё дома – тихо, спокойно, уютно, прибрано. Мы прошли на кухню. Она заварила чай из каких-то своих трав.
– Эти травы я собираю летом на даче у мамы. Потом составляю из них букет чая с особым ароматом. Попробуй мой праздничный именинный пирог. Я испекла, чтобы отметить день рождения с сыном.
– Спасибо. Ты помнишь, чем кормила меня в День Победы? Каша была ужасная. Но я такой был голодный, что съел её и даже не спросил, ела ли ты хоть что-нибудь. Вообще как ты могла обратить на меня внимание?
Наташа ничего не ответила по этому поводу, только сказала:
– Спой мне. Потихоньку спой любую песню тех лет. Спой «Тёмную ночь»…
Я спел. Потом увидел гитару. Взял её в руки, стал наигрывать, спел ей ещё романс.
– Наташа, я не хочу уходить. У тебя так хорошо. Я понимаю, что не пара для тебя. Ты – красавица, а я – урод. Ни лицом, ни ростом не вышел. Полноват, лысоват. Но ведь ты обратила тогда на меня внимание.
– Господи, Лев, ты просто помешан. Ты не красавец, но ведь не урод. И я тебе тогда ещё говорила, у тебя душа красивая. Мне дано её видеть.
Она подошла ко мне. Заглянула в глаза.
– Мне, как и тогда, придётся брать инициативу в свои руки. Ты помнишь, как это было тогда? Я была счастлива.
– В свои руки? – мне стало весело и просто. – Ты не знаешь меня настоящего.
Я моментально и крепко обнял её. Поцеловал в губы так, что она задохнулась. Ещё, ещё целовал, не давая рта раскрыть. Потом взял на руки и принёс в спальню на кровать. Она смеялась.
Всё было, как в первый раз. Утром мы всё повторили, и ещё раз повторили. И во мне родилась любовь к моей жене и матери моего ребёнка. Как написано в Библии: двое стали одним.
Я был счастлив не только в первое время, не только в начале нашей совместной жизни. Я был счастлив всё время нашей жизни. Вначале это было узнавание. Было важно знать, кто что любит, какие совершал и совершает поступки, какие любит книги, какую музыку любит и как воспринимает. Было множество неожиданных нюансов, узнаваний, интересов. Потом возникли общие привычки. Наш сын пошёл в школу. Наташа больше не беременела. Я не мог понять, почему. Выяснилось, что на Чукотке я получил дозу.
* * *
Неожиданно за мной пришли из КГБ. Господи, зачем я мог им понадобиться? Невысокий коренастый круглолицый смуглый подполковник сурово взглянул на меня, спросил:
– Ваше имя, отчество.
– Близинский Лев Наумович.
– Вы служили на Чукотке в 1946 году?
– Да, после войны в Маньчжурии нас отправили на Север.
– Расскажите мне о первом дне пребывания на Чукотке. Кто был вашим командиром?
– Иванушкин. Капитан Иванушкин. Это боевой, преданный Родине офицер.
– Не беспокойтесь, я знаю.
Я понял, что речь пойдёт о Гудыме, о той подземной лаборатории. Я молчал. Но долго молчать было нельзя. Это же КГБ. Они всё всегда знают.
– Было очень холодно. Необходимо было ставить палатки, делать хоть какое-то жильё.
– Я не про это вас спрашиваю. Бросьте трусить. Это все остальные занялись обустройством. А чем занимались вы с Иванушкиным? Расскажите о лаборатории. Почему ваше подразделение оказалось в лаборатории?
– Мы увидели дорогу. Иванушкин должен был знать, куда она ведёт. Мы торопились. И быстро прибежали к сопке, около неё дорога заканчивалась. Около толстой бронированной двери стояли бочки с горючим. По надписям на них мы поняли, что это немецкие бочки. Медлить было нельзя. Мы взорвали вход и бегом кинулись по подземному коридору. Ворвались в большой зал. Там были люди.
– Много было людей?
– Да, много. Было три немецких офицера. Остальные в плачевном состоянии. Они стояли отдельно у стены. Немцы кинулись к двери дальше по коридору, но мы их не пустили, скомандовали «стоять».
– Команды подавались на немецком языке?
– Да, на немецком.
– Подавали их вы или Иванушкин?
– Иванушкин поручил мне.
– Вы знаете немецкий язык, – он помолчал и оценивающе взглянул на меня. – Но нам сообщили, что допрашивать немцев было некому.
– Я не разговаривал с этими немцами. К тому же немецким языком я владею слабо.
– Да, с этими немцами вы не разговаривали. А с кем вы разговаривали? Куда делись те люди, что стояли у стены?
– Один из трёх немцев сказал, что ему необходимо облегчиться, что у него от страха схватило живот. Ему разрешили. Мы не знали, в каком направлении находится сортир. Он подбежал к рубильнику, нажал на него. Произошёл взрыв. Все, кто стоял у стены, были убиты. Там погибли и наших трое ребят. Этого фашиста сразу пристрелили.
– Да, теперь мне понятно, куда делись люди. – Подполковник взглянул на часы. – Видите у стены письменный стол? Возьмите бумагу и ручку и опишите все события, касающиеся вашего пребывания в этой лаборатории. Особенно внимательно и подробно ваш разговор с руководителем лаборатории. Это важно. Я оставлю вас на два часа. Надеюсь, этого времени вам хватит.
Подполковник ушёл. Я остался один. Сел за стол и начал писать. Я понял, что писать надо правду, скрывать ничего нельзя. Неизвестно, кто и что сообщил им об этом событии. Я вспомнил и написал дословно весь разговор с Карлом Мауэром. Я написал, что Карл Мауэр проявлял полную пассивность. Он знал, что его
