— Настоящий Уайтхолл, не так ли?
— Верно. У нас имеется и теннисный корт. Причал, как на Темзе. И, как видите, пиршественный дом. Не хотите ли угоститься?
— Есть старая поговорка, Ралф: за разговор сперва, за стол потом. Можно побеседовать с вами доверительно? Вы вознамерились сделаться коронованным монархом, так ведь?
— А почему бы и нет? Чем я хуже Кромвеля, который тоже носил монарший пурпур?
— Не стану спорить, но вы ведь знаете, что наши приятели пуритане королей недолюбливают.
— И что с того? Разве я обязан угождать их благочестивым желаниям?
— Послушайте, Ралф. Я вот почему к вам явился. Джон Мильтон спит и видит собрать постоянную армию. Устроить гарнизоны и форты. Он опасный противник, Ралф, и дремать не станет.
— Вы слишком долго жили с братьями, Гус. У вас голова набита кошмарами и ужасами; удивляюсь, что вы вообще спите по ночам. Мистер Мильтон не пойдет на нас походом, обещаю. Давайте-ка выйдем на минутку. Оглядитесь. Наша колония разрослась. Мы для него теперь чересчур велики. Спокойно отдыхайте ночью, а днем милости прошу на представление.
12
Мне донесли об этом маскараде, дорогой Реджиналд, об этом миракле, этой мистерии, этом ритуальном представлении на следующий же день. Мой богомольный индеец, Иезекииль Кутговонк, — что на их языке означает «Иезекииль, который трубит в трубу» — служит мне агентом или лазутчиком в разукрашенной усадьбе этих папистов. Он притворяется, что исповедует их веру, а сам носит мне новости об их безумствах. И вот мне тут же стало известно о коронации — этом премилом богохульстве, устроенном в Новом свете.
Кемписа, короля эля и пирожных, вынесли на позолоченном ложе; на нем было одеяние из разноцветных перьев, пришитых к льняному чехлу; на шее болталась большая золотая цепь. Эти иезуиты, приверженцы содомского греха, с пением возглавляли процессию, а индейский заклинатель вторил их глухим голосам, тряся тыквенную бутыль с бобами. Благочестивая компания внесла Кемписа на возвышение и сопроводила к трону, похожему на седалище шлюхи, а паписты с дикарями, обращаясь к своей Марии, затянули: «Ты будешь свят в глазах всех поколений». Услышав это, Реджиналд, я не сдержался и принялся хохотать, а Иезекииль мне вторил. Потом он рассказал, как, с непристойной помпезностью, на голову Ралфа Кемписа возложили языческую корону из раковин и драгоценных камней. О великолепие!
«Убеждаюсь, что наш дурень смахивает на плохого актеришку, — сказал я, — который безумно жаждет рукоплесканий. Что ж, согласен ему поаплодировать. Но только в какой-нибудь затхлой темнице. По своей натуре папист тяготеет скорее к рабству, чем к свободе. Однако легкого рабства ему не будет. Если только он попадет в руки мне. И вот что я тебе скажу, дорогой Иезекииль: король Кемпис не сможет больше взывать к святыням в своей скотской церкви! — Эти мысли были слишком глубоки для индейца, но затем я добавил простое распоряжение: — Не оставишь ли меня теперь наедине с Создателем?» И тут я принялся стонать и лить слезы. Я взывал, вздыхал и сокрушался так громогласно, что туземец, почуяв недоброе, вернулся. Он обнаружил меня на полу в коленопреклоненной позе; обильные слезы ослепили бы мои глаза, не будь я и без того незряч.
«Господь берет мою длань и ведет меня, Иезекииль Куттовонк. Он нашептывает мне в ухо. Подталкивает меня. Мгновение назад, в этой скромной гостиной, я услышал, что обязан вести с порочным Кемписом войну до скончания веков. Да будет так. — Он помог мне подняться, а я шепнул: — И ты должен мне помогать».
Я созвал ассамблею и предстал перед братьями в страхе и волнении. «Вы слышали, — сказал я им, — что этот фигляр водрузил себе на голову монаршую корону? Для того ли мы бежали от королевской тирании, чтобы обнаружить ее вновь у самых своих дверей? Знаем мы этих монархов. Нам известно заранее, что Кемпис намерен поставить интересы одного человека выше общественного блага и низвести эту страну до рабства. — Они видели мой гнев и понимали, что в их жизни наступил великий миг. — Что угнездилось рядом с нами, как не мощная обособленная держава, полная злых, распущенных людей, воспитанных и руководимых папскими советами. Нет, такого быть не должно. Никогда. — Иезекииль утер мне лицо салфеткой. — Добрые граждане, мне страшно за наше государство. Кто поручится, что бесчеловечные паписты не готовят втайне беспорядков, что они не призовут наемников из других стран, где имеется вооружение? Кто знает, не прибегут ли они толпой под наши окна? А почему бы им не привести в гавани Новой Англии флот и не высадить на берег грязную свору ирландских папистов? — Собравшиеся стали петь отрывки из двадцать восьмого псалма, и эти звуки показались мне райской музыкой. — Но хуже того. У них есть союзники. На их стороне дикари. — Братья загалдели как ласточки и забормотали как журавли. — Я слышал это от самого мошенника Кемписа, который настолько свихнулся, что вздумал однажды затеять со мною спор. Что за самодовольный негодяй! Глупее любой скотины! Дурень признался мне, что гиены-иезуиты странствовали среди индейцев, прививая им свои языческие принципы. Они учили их поклоняться образам, а ведь эту практику даже дикари раньше с негодованием отвергали. И этот снежный ком, катящийся через темные, морозные области невежества и похоти, может вырасти до таких размеров, что все мы окажемся в опасности. Ну, мастера, что вы думаете об их рискованной игре?» Морероду Джервису пришло в голову произнести несколько стихов из Откровения, и я к нему присоединился.
Затем Храним Коттон задал вопрос: «Вы говорили прежде об армии и гарнизонах, сэр. Что же вы хотите сказать на этот раз: мы в самом деле должны начать войну, дабы их покорить?» — «А разве есть деяние благородней и полезней, чем борьба с врагами всех истинных англичан, добрый Храним?» — «Это трудный выбор, мистер Мильтон». — «Но он будет правильным. Тираны подлежат наказанию сообразно замыслу и гневу Божию. Неужели мы позволим толпе папистов похитить наши свободы? Или вы желаете, чтобы наши добродетели были втоптаны в грязь? — Я внезапно умолк. — Добавлю еще одно обстоятельство, которое ужаснет вас более всех прочих. Полагаю, всем вам известен Иезекииль? Он нашел Бога среди нас и, избавившись от дьявола, постоянно трудится для нашей пользы. Ныне он открыл в Мэри-Маунт тайну, которая вопиет к небесам об отомщении. Говори, Иезекииль Куттовонк!»
Мой индеец шагнул вперед, скрестил руки на груди, а потом положил ладонь мне на плечо: «Вот человек, — произнес он, — который все знает и говорит правду». — «Спасибо, добрый Иезекииль. Он доставил мне сведения о грандиозном предательском замысле, взлелеянном этим демоном Кемписом. Этот негодяй намерен объединить вокруг себя всех индейцев, чтобы они помогли ему истребить благочестивых братьев, населяющих окрестность! — Такого громкого ропота и стонов мне никогда не приходилось слышать; на мгновение обстановка напомнила Пандемониум. Но я справился с собственным страхом и приказал: — Тихо! Смолкните!»
Угодник Листер, сидевший прямо передо мной, выкрикнул: «Сэр, у нас под ногами саранча. Уговоры тут бесполезны. Ее нужно вытоптать!» — «Согласен с вами, Угодник. Они и вправду вредоносное племя, которое замыслило поднять против нас супостатов. Однако приободритесь. Божий промысел дает нам защиту против людской злобы, и, осмелюсь сказать, Его благоволение даровало нам статус едва ли не священный. Но это не освобождает нас от необходимости действовать. Кемписа и его шайку не одолеть без объявленной по всей форме войны. Все согласны?»
