Брат Бенно осторожно, словно боясь говорить с кардиналом, служителем церкви, о евангельском писании, произнес:
– Я долгие годы занимался этим вопросом. Вы знаете, Ваше Высокопреосвященство, что ранние Евангелия одинаково описывают деяния Иисуса Христа. Все опираются на Евангелие от Марка, который повествует о земной жизни Спасителя. Но его книга обрывается на эпизоде об открытом Гробе Господнем. Последующий текст, говорящий о воскресении и вознесении Христа, – это приложение, дописанное позже, когда остальные Евангелия уже были готовы.
– То есть вы имеете в виду, что Лука…
– Да, Лука первым написал о явлении воскресшего Христа. Разве вы не помните: он был учеником Павла. Тот в Первом послании к Коринфянам как бы по словам кого-то сообщает о воскресении Христа. Данный текст был написан еще до Марка, до Евангелия.
– Я припоминаю это место. – Еллинек улыбнулся при этом, но морщины на его лбу стали лишь четче. – «Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию».[140]Эти слова всегда так много для меня значили.
– Это то же послание, – продолжил брат Бенно, у в котором далее он пишет: «А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших. Поэтому и умершие во Христе погибли… Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут».[141]Я часто спрашивал себя: может, исследователям, которые занимаются фресками Микеланджело, стоило обратиться не к Ветхому, а к Новому Завету?
– Вы имеете в виду сопоставление Адама в Ветхом Завете и Иисуса в Новом?
– Я был историком искусств, им и остаюсь – не так легко забыть выученное за десятки лет. Я занимался фресками Сикстинской капеллы. Долго не понимал, почему флорентиец поместил в начало росписи опьянение Ноя и потоп, затем – апокалипсический грех, за пять дней разрушил созданный мир и окончил ужасным Страшным судом, во время которого разгневанный Господь низвергает людей в воды Стикса. В данной ситуации как не согласиться с Ноем, произнесшим: «Какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!»[142]
– Это и есть загадка Сикстинской капеллы? В том, что Микеланджело, творец фресок, отрицает воскресение Христа и воскресение тела? – Еллинек снова встал. У него началось головокружение. Не потому, что он понимал: предложенный вариант толкования целиком соответствует общей картине, разъясняя многое из того что до сих пор оставалось туманным. Становилось очевидным, почему флорентиец так боится смерти. Ведь если не воскрес Иисус, первый из умерших, то и у людей почивших после него, не было никакой надежды. Таким образом, не только основы Церкви были поколеблены, но все ее здание медленно погружалось в зыбучий песок.
– Ересь! – Кардинал Йозеф Еллинек, префект Конгрегации доктрины веры, стукнул кулаком по столу: – Церковь пережила уже множество лжеучений, манихейство например. Сейчас об этом никто и не помнит!
– Авраам Абулафия, – возразил брат Бенно тихим голосом, – не просто говорит о том, что он верит или не верит, будто Иисус воскрес на третий день. В «Книге молчания» есть тому доказательство.
– В чем же оно заключается?
– Я не дочитал до этого места в книге, – признался брат Бенно. – Я был отослан, когда находился на середине моих исследований. Солдаты СС, которым я еще накануне читал лекции, отказали мне в посещении библиотеки.
– Я никогда раньше не слышал о «Книге молчания», – ответил Еллинек.
– Но Микеланджело наверняка были известны и «Книга знака», и «Книга молчания». Знал он и о необычной биографии Авраама Абулафии. В этом письме, – брат Бенно достал из кармана лист бумаги, – Микеланджело говорит об Абулафии, здесь же и ключ к разгадке фресок.
– Выкладывайте скорее, брат! Что это за письмо…
– Во время работы я взял прочитать его, но мне лось вернуть письмо на место, ведь я был отослан из монастыря. Все эти годы я берег его.
– Дайте же его мне!
– То что вы держите в руках, – лишь копия. Оригинал я передал папе Джанпаоло, терзаемый муками сети. как видите, я старый человек и не хотел взять с собой в могилу эту тайну. Джанпаоло любезно принял меня, и я поведал ему свою тайну. Папа был поражен. Я оставил у него письмо и вернулся домой. Миссия была выполнена.
– Но ведь об этом письме ничего не известно курии!
– Я не знаю, оказало ли какое-то влияние письмо Микеланджело. Но на Джанпаоло оно явно произвело впечатление, так как только он мог послать человека на Авентинский холм. Аббат Одило сообщил, что некто из Ватикана много лет назад спрашивал о документах Микеланджело. Аббат точно не припомнит, когда это было. На мои настойчивые расспросы он ответил, что это случилось уже после конклава, на котором был избран Джанпаоло, то есть примерно тогда же, когда я навестил Папу – Джанпаоло умер, и я не знаю, было ли расследование приостановлено или продолжено. Заметка в газете стала причиной, по которой я снова приехал сюда.
– Да, – произнес Еллинек, – это хорошо, что вы здесь. – Кардинал углубился в чтение письма.
«Дорогой Асканио! Ты задал мне вопрос, я хочу на него ответить. Знай, что с самого моего рождения и по сей день я никогда не стремился предпринять ничего, что было бы направлено против Святой Церкви в какой бы было степени. Переехав из Флоренции в Рим, я принялся за работу и смог сделать больше, чем выпадает на долю простого христианина, исполняя капризы скучающих понтификов. Скульпторы выполняют свой долг, придавая точную форму камню, как это видится их внутреннему взору. В их обязанности ничего другого не входит. Художникам сложнее: в их работе больше своеобразия, особенно здесь, в Италии, где гениальных художников больше, чем где бы то ни было в мире. Нидерландскую живопись считают более невинной, чем итальянскую, потому что от нее на глазах человека выступают слезы. Наша же оставляет зрителя бесстрастным. Нидерландцы воздействуют на зрение, изображая милые и приятные сердцу вещи. Такая особенность по существу не имеет ничего общего с искусством. Я презираю эту манеру живописи за то, что подчас на картине сосредоточивается множество всевозможных предметов, каждый из которых сам мог бы стать сюжетом произведения искусства. Я всегда так считал и не стыжусь этого. Я имею в виду фрески Сикстинской капеллы, которые создавал в древнегреческом стиле. Ведь наше искусство – это искусство Древней Греции. Ты возразишь, что искусство не принадлежит стране, оно послано с небес. Но мне не стыдно за Сикстинскую роспись, пусть даже кардиналы возмущены ею и проклинают мой свободный дух, которому я дал волю, создавая фрески. Они ставят мне в вину то, что я не ввел в сюжет райского великолепия ангелов, святые же на моей росписи бесстыжи. В своем гневе кардиналы и понтифики дошли до того, что не увидели главного, того, что я изобразил на своде Сикстинской капеллы. Ты должен знать об этом, дорогой Асканио, но сохрани это в тайне, покуда я жив, иначе, если они узнают правду, то побьют меня камнями. Никому из тех, кто возмущен наготой фигур на своде, не бросилась в глаза любовь к чтению пророков и сивилл, одетых строго. Они заняты своими книгами и свитками. Я уж думал, что унесу свою тайну в могилу. Тут ты, дорогой Асканио, заметил эти восемь букв и спросил, что они означают. И вот мой ответ: эти восемь букв – моя месть. Ты, как и я, посвящен в учение каббалы и знаешь о великом учителе Аврааме Абулафии. И для посвященных я нанес там, наверху, знаки, которые нельзя не заметить. Абулафия знал роковую для Церкви правду. Он был смелый, честный человек, как и Савонарола. Обоих папы оболгали, оба преследовались как еретики. Церковь не такая, какой ей быть должно. Любая опасная для нее истина утаивается. Случилось это и с Абулафией. Так было и с Савонаролой. Савонаролу предали огню, у Абулафии отняли его рукописи. Об этом я узнал от моих друзей. Все, что доказал Абулафия, замалчивалось. Папы ведут себя как правители мира, и Церковь – такая же, как во времена Абулафии. Ты знаешь, как они со мной обращались. Но там, наверху, моя месть, моя, Микеланджело Буонарроти. Будут другие папы, и, если они поднимут глаза на своды Сикстинской капеллы, на благочестивого пророка Иеремию, праведника из праведников, то увидят его подавленность и молчаливое отчаяние. Потому что Иеремия знает правду. Они найдут знак, который я, Микеланджело, сделал видимым для всех и в то же время незаметным. Свиток у ног Иеремии гласит: „Лука врет“. Однажды человечество узнает, что я хотел этим сказать.
