в своей кровати. Он относил меня в постель.
Мы не делали ничего особенного, но это были очень уютные вечера, по которым я буду скучать.
Чем больше я погружалась в свои мысли, тем сильнее на меня накатывала сонливость. И я, не заметив как, привалилась к спинке дивана, а потом и вовсе свернулась калачиком, уместив голову на подлокотнике кресла.
Только на минуточку прикрою глаза. Я ведь все равно услышу, если входная дверь откроется.
На периферии разум кричал мне, что это плохая идея, и если уж решила дождаться Ридриха, то нужно стойко вынести все невзгоды. Но держать глаза открытыми становилось почти невозможно. А потому я отмахнулась от надоедливого разума и, устроившись поудобнее, смежила веки.
Сквозь сон я чувствовала, как меня осторожно поднимают на руки, и слышала звук мерно бьющегося чужого сердца. А заползший в ноздри аромат шафрана говорил мне проснуться, открыть глаза. Но я никак не могла вспомнить, зачем это нужно, а сонный мозг придумывал сто и одну отговорку, почему мы должны продолжать спать.
Я коротко вздохнула, ощутив прохладную мягкость простыней и знакомый свежий запах порошка. Так хорошо.
Заворочавшись, я перевернулась на бок и обняла ногами одеяло. Мое сознание снова стало уплывать, погружаясь в глубокий сон, но что-то все равно удерживало его на поверхности, как поплавок.
Кто-то провел по моей щеке в еле ощутимой ласке, а затем я почувствовала теплое прикосновение чужих губ к своему лбу.
Аромат шафрана поглотил меня целиком, даря ощущение безопасности. Уснуть, вдыхая этот запах, было так легко. Но откуда-то вдруг пришел страх, что он вот-вот исчезнет.
Тут мозг поднапрягся, забарахтался и дал мне хороший такой пинок.
Я открыла глаза.
Который час? И как я оказалась в кровати? Неужели я пропустила приход брата? Нахмурившись, я собиралась уже было сесть, но вдруг поняла, что в комнате находилась не одна.
Ридрих, усевшись на пол, скрестил руки на постели и, положив на них подбородок, молча наблюдал за мной.
Наши взгляды встретились, и по коже прошла легкая волна дрожи. Я сжала одеяло, не предпринимая попытки пошевелиться или что-то сказать. Мужчина тоже ничего не говорил.
Почему он был здесь? Может, мне все это снится?
— Ридрих, — прошептала я.
— М-м?
И сердце пропустило удар от этого его: «М-м». Разум недовольно упер руки в бока и дал косяка на сердце, но то только руками развело, мол: «Ну, да, слабо я. Не выдержало. Каюсь».
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — продолжила я тихо.
— Больше не жди меня в гостиной. Ты ведь не собака, — произнес он.
Я поджала губы.
— Мне не нравится, когда ты ночуешь не дома. Я хотела с тобой поговорить.
Мои глаза привыкли к темноте, и я смогла различить, как его губы изогнулись в усмешке. А затем он протянул руку и коснулся моей щеки. Ридрих сделал это так ласково и осторожно, что в груди все затянуло, а сердце, хоть и держалось из последних сил, но пропустило еще один удар.
— Говори, — сказал брат тихо.
Я перехватила его ладонь у своего лица и сжала ее.
— Пора мне исполнять свое обещание, Ридрих. Таинство. Мы должны провести его в ближайшую неделю.
— Этот болтун, — с легким раздражением произнес Ридрих. — Регори сказал тебе, что я отправляюсь на войну.
Конечно же, брат не спрашивал, а утверждал. Кто еще кроме императора мог бы поделиться со мной такими сведениями? А я не стала его переубеждать.
— Это очень важно, — нахмурилась я.
А затем произошло то, к чему ни сердце, ни разум, ни я - никто из нас не был готов. Ридрих переплел наши пальцы, а затем поднес их к своему лицу и провел по ним носом. У меня по коже побежали мурашки, сердце заколотилось в груди, а разум побежал искать красную кнопку. Он говорил мне, что это конечная, и он собирался выходить здесь.
Я его не винила.
Мне бы тоже не помешало куда-нибудь выйти, потому что в комнате внезапно стало слишком жарко, а от аромата шафрана, который кружил голову и путал мысли, было некуда деться, как и от брата, который вел себя очень противоречиво.
Ридрих. Переплел. Наши. Пальцы. Что это такое?
— Я не хочу, — шепнул он.
— Что ты не хочешь? — сглотнув, спросила я, пытаясь угадать на его лице эмоции. — Проводить таинство?
— Не хочу, чтобы пропадала метка нашего контракта, — поразил меня ответом мужчина.
И тут я поняла, что он был пьян. Как же я раньше не заметила терпкий с древесными нотками запах алкоголя?
— Мне нравится, что на тебе лежит темная печать, — продолжил Ридрих, и, перевернув мою ладонь, прошелся носом по запястью, на котором был еле заметный узор нашего давнего договора.
У меня от подобных действий все слова растерялись, а сердце разбухло до размеров воздушного шара и мешало сделать вдох.
А мужчина, даже не понимая, что наносил мне урон, сравнимый со сбросом атомной бомбы, продолжил:
— Это делает тебя не такой чистой. Оскверняет тебя. И позволяет мне думать, что ты можешь оставаться со мной во тьме.
Оскве… Что? Я ему какая-то божественная статуя?
Я сглотнула, надавала пощечин пребывающему в полном коматозе мозгу и попыталась взять себя в руки. Наш разговор свернул в какую-то не ту сторону, мы вроде бы про другое начинали говорить.
— Ридрих, таинство… — попыталась я придать нашей беседе правильное направление.
— Ты знаешь, что пахнешь светом? — продолжил он и прижал мои пальцы к своему лицу. — Также пахнет в храмах. Сладкий запах османтуса, благовоний и божественной энергии. Я ненавижу это.
— М-моя мама служила в церкви до того, как стала любовницей отца. Наверное, поэтому… — пробормотала я, потому что Ридрих очень близко подошел к тому, что ему еще рано
