в оазисе нельзя — марш-марш!
Взнуздав лошадей, Пафнутий наполнил в ручье три вместительные фляги, обвешался ими, как бомбами. Аннеке, на минутку оставив Вадима в теньке, наскоро собрала дорожную сумку: положила в нее две банки тушенки, насыпала винтовочных патронов. Хоть и покончено с бандой Керима, но в пустыне могут попасться и другие лихоимцы. Опять же, и четвероногих хищников со счета сбрасывать не стоит.
Вадим упорно гнал из затуманенного мозга мысли, что по пути придется от кого-то отстреливаться. Боец из него сейчас никчемушный — в глазах двоится, руки ходят ходуном.
Пафнутий подвел к нему покладтистую на вид лошадку с длинной гривой, в которой запутались древесные листья. Вадим вставил ослабелую ногу в стремя, напрягся, чтобы вскочить в седло, но подпрыгнуть так и не смог — полусогнутые коленки не желали распрямляться, а тяжесть в груди, в животе, в чреслах все копилась и копилась, становясь непреодолимой.
— Эх-х! — Пафнутий подсадил его, закинул в седло. — Держись!
Вадим угнездился неловко, его мотало, он вцепился в холку. Лошадка, чуя странное состояние всадника, прядала ушами и беспокойно всхрапывала.
— Тпр-ру!.. — выдавил из себя Вадим и пошлепал ее по лоснившемуся боку. — Не бойся…
Пафнутий и Аннеке оседлали двух других лошадей, и недлинная кавалькада выехала из оазиса. Сию же секунду она попала под лучи почти зашедшего солнца, и по песку протянулись многометровые шлейфы, принявшие в расстроенном воображении Вадима вид змееподобных чудищ.
Через полчаса должна наступить ночь. Кто поведет отряд в кромешной мгле? Вадим напрягал зрение, но оно гасло, как задуваемая свеча. Счастье еще, что Пафнутий нашел на складе компас со светящимся циферблатом и подробную карту местности. Он определил курс и ехал впереди. За ним двигался Вадим, а замыкала цепочку Аннеке. Она удивительно ладно держалась в седле, несмотря на то, что не имела должной практики. Впрочем, у себя на Крайнем Севере ей частенько доводилось ездить верхом на оленях, так что приспособиться к лошади не составило большого труда.
Солнце зашло, но установившийся послезакатный холодок не освежил Вадима. Очевидно, немалая доза яда все же растеклась по организму и отравила его, потому что легче не становилось. Лошадка переступала плавно, но при каждом ее шаге в голову всаднику как будто вбивали зубило. Он уже ничего не видел, и Пафнутий привязал его лошадь к своей. А немного погодя Вадим начал сползать с седла, будучи не в силах удержаться.
Остановились. Пафнутий и Аннеке развели костер и держали совет, встревоженно глядя на своего немощного товарища, который лежал, едва улавливая то, о чем они говорили.
— Он не доехать! — выстанывала Аннеке, заламывая тонкие ручки. — Скачи один, приведи людей с повозкой…
— Туда-сюда обернусь пока, он преставится, — возражал Пафнутий.
Кончилось тем, что Вадиму влили в рот для бодрости полфляги воды, усадили на лошадь и привязали к ней, чтобы не упал. Переход через пустыню возобновился, Пафнутий поехал шибче, торопясь достичь кишлака, пока не наступило утро.
Как въезжали в Алтынкан, Вадим помнил плохо. Он не в состоянии был совершить ни единого движения и ежеминутно проваливался в забытье, где являлись ему невообразимо-ужасающие виденья, какие способна была породить разве что фантазия пациентов Бедлама. Над чернильными песками парили сисястые ундины, размахивали хоккейными клюшками и заходились от хохота, выставляя напоказ непомерной длины волчьи клычищи. Из ниоткуда возникал неохватный глиняный жбан, заткнутый смятой газетой «Правда Востока». Пробка вылетала, и из горловины жбана, окруженный дымным ореолом, высовывался калган редактора Бабскера, вещавшего скрипуче: «Помните, Вадим Сергеевич… чавк-чавк… наше издание призвано описывать самые светлые стороны советского бытия. Ничего низменного, ничего легковесного!» И тут же, в пику ему, из-за жбана показывалась укутанная в паранджу девица. Покачиваясь под неслышную музыку, она прнималась разоблачаться, скидывала с себя одежду слой за слоем, как ожившая луковица, и превращалась в Перепелкину, исполнявшую бесстыдный танец, сопровождаемый скабрезным хихиканьем невидимого Керима…
В этом-то чаду Вадим и доехал до кишлака. Его сняли с лошади, перенесли в домишко, где квартировал командир Мокрый. Отрядный фельдшер подхватил дизентерию, дневал и ночевал на толчке, поэтому прибежал местный коновал. Пафнутий и Аннеке, перебивая друг друга, рассказали ему о случившемся. Коновал по-русски понимал через пень-колоду, а отвечать мог только матерными ругательствами. Он дал понять, что дело дрянь. Велел принести миску кумыса и напоил им пострадавшего, чью голову придерживала Аннеке. Вадим послушно проглотил все, но через минуту его вырвало. Лекарь покачал седеющей головой и потрогал ноги пациента. Вадим знал, что при отравлении змеиным ядом конечности холодеют. Руки эскулапа показались ему горячими, как вынутые из огня головни.
Рана уже не кровоточила, зато опухла и приобрела синюшный оттенок, а лицо больного, наоборот, побелело. Коновал попросил детально описать змею, выслушал то, что ему сообщили Аннеке с Пафнутием, произнес: «Чхан илон, твою мат!» — и знаками выразил требование поскорее переправить Вадима в Самарканд. В кишлаке не нашлось противозмеиных средств, и даже сбить поднявшуюся температуру было нечем.
— Как вы тут жить?! — остервенело напустилась Аннеке на Мокрого. — Где медицина? Где лекарства?
— Медицина в городе, — отбрыкивался командир. — И аптеки там. А в пустыне где я тебе лекарства возьму? Фить!
Будучи осведомленным, кто такой Вадим, он опять был настроен сбагрить его из кишлака как можно скорее, чтобы не нести ответственность. Вообразите конфузию: гикнется на вверенной тебе территории человек из ОГПУ — и что тогда? Слетится особистская шатия, обвинит в диверсии, затерзает…
А когда Пафнутий достал такой же, как у Вадима, мандат, Мокрому, не боявшемуся ни басмачей, ни беляков, ни интервентов, стало воистину страшно. Стервятники-то, оказывается, уже слетаются. Прочь их, прочь! Спровадить в Самарканд с глаз долой, из сердца вон.
Мигом сыскалась арба с широкими колесами для лучшей проходимости. В нее запрягли наипервейших рысаков, даже своего сивку командир не пожалел. В арбу наметали соломы, застелили ее покрывалом, на которое со всеми предосторожностями уложили Вадима. Коновал, матерясь, настрого запретил беспокоить больного, сказал, что ехать надо без тряски, ровненько. Но как без тряски, когда дорог в пустыне нет и она на огромном своем протяжении покрыта бороздами? Пафнутий обещал сделать все, что от него зависело.
Поврежденную руку согнули в локте и накрепко затянули бинтом — это была уже рекомендация фельдшера, ненадолго выползшего из сортира. Последнее, что запечатлелось в затухавшем сознании Вадима, — Пафнутий, садящийся на место кучера и разбирающий вожжи, и Аннеке с лицом, на котором застыло отображение душевных мук. Ободрить бы ее, разогнать напряжение какой-нибудь шуткой или просто улыбнуться. Но ни один мускул не повиновался. Вадим лежал чурбан чурбаном, ощущая, как арба выезжает
