чемоданных приготовлений стал объяснять про Ребе, учебу и работу, она обессиленно свалилась на табурет.
— Тебе плохо, Софочка? — Стакан с пахнущей хлоркой водопроводной водой возник перед ее носом.
— Нет, мне уже хорошо, — с чужой интонацией ответила Софья.
Она подумала немного, приходя в себя, и женская сметливость привычно отодвинула на второй план банальную чувствительность.
— Попроси у них денег за твою долю в бизнесе, — произнесла она, поднимаясь с табурета.
— Нет, — с непривычной для себя самого решительностью отрезал он. — Ребе велел порвать немедленно.
— Что он понимает в наших обстоятельствах, твой Ребе? — возразила Софья, переходя на обыкновенный для нее саркастический тон. Гроза прошла, черные тучи, испещренные кинжальными сполохами молний, унесло в сторону. Жизнь возвращалась в промятую колею.
— Нет, — сосредоточенно хмурясь, повторил он. — На работу я не вернусь. И брать у них ничего не стану. Порвать — значит порвать.
— Праведник! — ломко бросила Софья, и, как иногда случается, произнесенное в минуту раздражения словцо прилипло несмываемо, обратившись в визитную карточку.
Следующим утром Праведник позвонил в офис. Друзья-сотрудники восприняли его сообщение удивленно, но доброжелательно.
— Куда бы ни завел тебя духовный путь, — пообещал формальный президент фирмы, — твоя доля всегда останется в целостности.
— Не спеши отказываться, — словно соревнуясь с президентом в благородстве, добавил второй приятель, взявший параллельную трубку. — Давай вернемся к этому разговору через полгода. Твое место останется за тобой, мы даже стол занимать не будем.
— Угу, — весомо подтвердил президент.
И понеслись, замелькали дни. Трамвайными вагонами, вздрагивая на стыках дат, покатили месяцы. Праведник завел привычку раз в три-четыре недели проходить мимо офиса. Быстрой тенью по другой стороне улицы; чтобы не заметили, не выскочили, не потащили на разговоры. Он бы и сам не смог объяснить, для чего это делает. Видимо, не сразу отпускает прошлое, крепко держит сердечными крючочками, уцепившимися за стены, кору старых деревьев, швы юбок, крупную сетку мохеровых шарфиков.
Удивительно, но с его уходом дела в фирме явно пошли в гору. Сначала прибавился охранник перед подъездом, затем матовую заезженность отечественного разъездного бобика на четырех колесах сменил лакированный шик иномарки. Спустя три месяца офис расширился, захватив соседние помещения. Сменилась и вывеска, из завлекающе-цветастой став солидно-нейтральной. Когда же оконные стекла заменили на зеркальные, позволявшие обходиться без занавесок, Праведник явственно ощутил запах больших денег, стекавшихся в контору.
Этот запах ощутил не он один. Проходя в очередной раз по другой стороне улицы, он издалека заметил толпу, собравшуюся напротив офиса. Взволнованные зеваки плотным кольцом окружили косо припаркованную «скорую помощь» и милицейскую темно-синюю машину.
— Что случилось? — спросил Праведник, перейдя улицу. Ему никто не ответил.
— Несут! — крикнул кто-то из открытой двери парадного. Толпа расступилась, и санитары деловито вытащили одну за другой две пары носилок. Под окровавленными простынями угадывались очертания человеческих тел. Порыв ветра откинул угол простыни, и Праведник увидел бледно-синее лицо президента. Посередине лба чернела кровавая вмятина.
— Контрольный выстрел, — прокомментировали в толпе. — Профессионал работал.
— Заказали, значит, — равнодушно согласился другой голос. Праведник резко обернулся, но не успел увидеть говорившего.
— Одни воры других уложили, — злобно бросила краснолицая бабка, плотно повязанная дешевым платочком. — Стекла-то какие отгрохали, ни стыда ни совести. Людям есть нечего, а они, тьфу… — Бабка сплюнула и растерла слюну ногой.
— Нехорошо на покойников плевать-то, — произнес тот же голос.
— На воров можно, — отрезала бабка и плюнула еще раз.
«Да не воры они вовсе», — хотел возразить Праведник, но осекся на полувздохе. Слова были излишни.
На «скорой помощи» завертелась мигалка, и автомобиль начал медленно протискиваться через толпу.
— Папрашу асвабадить праезжую часть, — милиционер с мегафоном в руках был настроен весьма решительно. — Асвабаждаем праезжую часть! — бодро орал мегафон. — Паднимаемся на бардюр, все паднимаемся на бардюр.
— Деревня! — крикнули из толпы. — Не бордюр, а поребрик!
— Все паднимаемся на паребрик! — на той же ноте продолжил милиционер. — Асвабаждаем праезжую часть!
Праведник выбрался из толпы и побрел вдоль улицы. Смерть прошла так близко, так доступно. Пушкинское «и я бы мог» навязчиво повисло на полях сознания.
Мглистый вариант несостоявшегося будущего приводил в ужас. Своими силами он бы не отразил натиск Софьи и рано или поздно, а скорее всего рано, вернулся бы на работу. Да, вернулся, составив план условно-обязательных занятий по вечерам. И ему бы досталось удивленно взирать на профессионала, сноровисто извлекающего из-под плаща пистолет с глушителем.
Приказ Ребе спас его от контрольного выстрела, и теперь вся его жизнь, каждый шаг по черному, покрытому лужами асфальту, каждый вдох прозрачного осеннего воздуха, каждая мысль, приходящая в непробитую посреди лба голову, принадлежали Ребе.
Вместо синагоги Праведник отправился домой. Софья, удивленно поглядев на мужа, выслушала его сбивчивый, всмятку — скорлупа вместе с белком и капельками желтка — рассказ, охнула и прикрыла рот ладонью. На Праведника уставились два испуганных глаза. Она боялась, один из немногих на свете людей, страшащихся за его, Праведника, жизнь и благополучие.
Он неловко обнял Софью, ткнулся носом в щеку, полуприкрытую так и не опущенной ладонью, ощутил мокрое и горячее, капающее из глаза, и задохнулся от любви.
— Боже мой, — шептала Софья, растерянно вздрагивая, — боже, боже ты мой!
После освобождения от оков ежедневной занятости жизнь Праведника несколько лет оставалась неизменно-устойчивой. Каждое утро он отправлялся в синагогу, где проводил в молитвах и Учении большую часть дня. Их было пятеро, новичков, пустившихся вслед за раввином в путешествие по таинственному лесу чарующих сведений, изложенных плохо понимаемым языком.
Мелочь и медлительность привычного мира оставались вне стен синагоги, а внутри прямо по гладкой поверхности страниц были рассыпаны с безудержной щедростью драгоценные камни. Стоило поднести один из них к глазу, как за серым фасадом оцепеневшей реальности открывалась пульсирующая новизной явь.
Наверное, так мог бы почувствовать себя зритель, перенесенный по мановению волшебной палочки из угрюмого черно-белого синема начала двадцатого века, со смехотворно-быстрыми движениями героев на тусклом экране, сопровождаемыми развязным лабаньем усталого пианиста, в зал стереоскопического цветного кинотеатра, оснащенного квадрозвуковыми эффектами, подъемом и опусканием кресел, дрожанием пола и даже водяной пылью, смачивающей, по ходу развития сюжета, лица потрясенных зрителей.
Бродить по чудесному лесу можно было без конца. Праведник не собирался менять наладившийся распорядок существования. Его семья сносно тянула на Софьины заработки и помощь синагоги. Но если человек по воле своей обращается к Всевышнему, Тот так берется за человека, что выстраиваемые с любовным тщанием планы, надежды и перспективы переворачиваются в мгновение ока, открывая смущенному взору совершенно иные виды и малознакомые пейзажи.
Софья, прежде чем выйти замуж за Праведника и родить двоих детей, закончила Мухинку. В первые годы совместной жизни стены квартиры покрывали
