голос через горький дурман дыма, через черноту, что почти его поглотила. Парень забил ногами со всей силы, вывернулся и рухнул на дно танка, освободившись из ловушки. Гуля перехватила его и двумя руками сдвинула тело к проему, где были видны руки Бабенко. Тот тянулся, чтобы помочь ребятам. Еще рывок! Голова сержанта свесилась, показавшись в отверстии. Бабенко рывком вытащил Омаева из черного смога, следом на землю рухнула Гуля, задыхаясь от усилий и дыма. Все лицо у нее было перемазано в саже, но глаза победно сияли – получилось!
Лейтенант Соколов открыл глаза, но ничего вокруг не увидел. Перед глазами плавала чернота, все вокруг раскачивалось от тряски, привычно лязгал металл тэшки. Очертания чьих-то рук мелькнули перед лицом, и к губам прижалось горлышко фляжки:
– Пейте, – он узнал голос Гули. – Пейте, надо много пить, у вас отравление угарным газом. Но сейчас все хорошо, все в порядке.
Он сделал глоток, горло ужасно саднило, изнутри поднялась волна тошноты, его вырвало.
– Это ничего, так и должно быть. Пару дней, и придете в себя.
Лейтенант почувствовал, как девушка заботливо вытерла ему лицо влажной ветошью, а сильные ладони приподняли голову. Он снова открыл глаза, очертания стали четче, Алексей смог разглядеть Руслана, бледного, но с широкой улыбкой. И Гулю, которая замерла над ним, раскачиваясь всем телом в такт движениям Т-34.
– Пожар, в танке был пожар, – горло и губы не слушались, выдавая хриплое сипение вместо слов.
Но Бабенко на сиденье водителя его сразу понял:
– Да уж, товарищ командир, чуть не угорели вы. Вот девчонка молодец, спасла вас, вытащила.
Соколову хотелось сказать спасибо, но язык не повиновался, прилипнув к гортани. Зато получилось улыбнуться, так они и ехали до границы фронтов в звучно рыкающей «семерке». Улыбались друг другу, будто говоря беззвучно: «Все закончилось, мы живы!» А за бортом танка сверкали первые лучи солнца.
На нейтральной полосе Бабенко воскликнул:
– Ждут! Смотрите! – и указал на вереницу из танков и БТР, которые мчались по дороге.
Едущий навстречу в танке Логунов облегченно выдохнул – вот она «семерка», живая, вернулась!
Уже через десять минут десятки рук помогали им вылезти из тэшки. Спасенные пленные, танкисты да просто незнакомые люди радостно хлопали бледного лейтенанта по плечу, пожимали руки и благодарили. Вдруг толпа расступилась, и генерал Котов в шинели нараспашку сделал несколько шагов к молодому командиру. Соколов, бледный после нескольких минут удушья в горящем танке, еле держался на ногах, он попытался выпрямиться, в голове уже звучали слова оправдания, ведь свои обещания он не выполнил. Прошло уже больше двенадцати часов с тех пор, когда они выдвинулись на поиски беглецов. Поэтому теперь Котов может выполнить свое обещание, отправить их всех под трибунал. Пускай, раз виноваты, то надо быть готовым понести наказание. Штрафная рота, лишение звания, военно-полевой суд – пускай все это будет, главное, что пятьсот человек живы, главное, что Руслан вернул свою невесту. Вон они стоят рука об руку, оба белые после переживаний, с полосами сажи по всему лицу, но живые.
Комдив вдруг протянул руку и крепко пожал танкисту руку:
– Товарищ Соколов!
Все члены экипажа «семерки» в ужасе замерли, сейчас их отправят под замок, потом суд и окопы штрафников. Но Котов только сильнее сжал руку:
– От имени командования Красной армии объявляю вам благодарность за освобождение из лап Гитлера пленных советских граждан, – и, наклонившись чуть ближе к уху, вполголоса произнес уже строгим тоном: – Я о твоем геройстве в штаб докладывать не буду, пойду навстречу. Орденов теперь не жди, лейтенант, считай, что обменял их на то, что в штрафбат не попал.
Соколов смог лишь кивнуть в ответ, язык и горло неимоверно болели, не давая сказать и слова. Да и генерал не услышал бы его ответ из-за криков толпы вокруг. Освобожденные пленные и танкисты кричали во все горло, наконец не боясь, что их услышит враг: «Ура! Победа! Ура!»
