Не пускали меня на батут! Сами плыгали, а меня не пускали…
– Подерутся?
– Вот еще. Юлька и словами кого хочешь заставит каяться и сожалеть.
Разговор с Любкой прервали подоспевшие гости. Пришлось Ивану звонить. Ну, ведь не дело, гости собираются, а юбиляр на работе! В итоге явился на полчаса позже, чем договаривались.
– Прости, малыш. Меня доконают эти ветеринары, – бормотал, пока мы в четыре руки его раздевали. Ух… Не знаю, когда я перестану на него реагировать… так. Просто конец света какой-то.
– Дуй в душ, – шепнула, осипнув. Этот же гад стоял и скалился на все тридцать два. Зубы белые-белые на фоне загорелой морды сверкали. Знал, какое впечатление на меня производит, и пользовался! Но я не жаловалась. Пусть лучше так, чем по сторонам головой вертит. Хотя и очень странно было на четвертом десятке лет жизни вдруг осознать, что я ревнива. Вот как кастинг на роль няни начался – так и поняла. Там ведь молоденькие совсем женщины попадались. Так вот – закончилось все тем, что я прямо в резюме указала возраст – не меньше сорока. Я и теперь не знала, обратил ли на это внимание Покровский, по нему же фиг поймешь. У нас, как все в жизни наладилось, так он совсем другим человеком стал. Чуть что – улыбается. Хищно, насмешливо, голодно… Игриво, блин, каждый раз.
– Может, потрешь мне спинку, а, Мария?
– Иди уже! – огрызнулась я. – Гостей кто будет встречать?
– А вечером потрешь? В качестве подарка к юбилею? – Иван обхватил меня за полумесяцы ягодиц и легонько сжал, но взгляд его был серьезным.
– Как будто я тебе когда-нибудь отказывала, – прошептала, понимая, что еще немного, и гостей придется встречать нашим детям. И сбежала под раскатистый смех мужа. Настроение было прекрасным! Но еще и волнительно было. Четвёртый! Это же надо. Мы уже не планировали. Было боязно, что он скажет? А вдруг не захочет возвращаться к пеленкам и ночным подъемам? Да и вообще…
От тревожных мыслей отвлекли гости. Понаехало их – тьма. Полдеревни, кажется, у нас собралось. Все как всегда было: смех, разговоры. Про бизнес, рыбалку, машины. Ну, вот и брякнул Любкин муж, что у него друган есть, Пашка, который крутые автосервисы держит. Я даже не сразу поняла, о каком Пашке речь, только поймав тяжелый взгляд мужа, у которого на руках наш сынок сидел, сопоставила. И осознала, что этот дурак пятидесятилетний меня ревновал! До сих пор ревновал люто к одному дурацкому эпизоду почти восьмилетней давности. Просто прожигал своими глазами чернющими!
Облизав губы, вызывающе на него уставилась. Покровский угрожающе сощурился. О-ох. Ну, блин, накажи меня…
– Ну что, сынок, доел? Пойдем в бадминтон сыграем?
Бадминтон, горки, которые мы установили здесь же, на участке, батут…
– Не налюбуюсь я на нашего Ивана Сергеича. Такой из него хороший отец вышел, – пьяненько умилилась главбухша Покровского. – Как он с ними играет! И с мужиками вроде, и от них ни на шаг не отходит.
Хотелось сказать, что он их просто ушатывает, чтобы нам никто не помешал ночью, но вовремя прикусила язык. Зачем кому-то знать, что у нас до сих пор интимная жизнь в огнях? Уведут еще…
– Да. Иван замечательный.
– Даже на работе у него только и разговоров, что о семье. Через слово – Маша, Мария... Или – а моя Юлька то, а мой Кирюха это… А как он сорвался с совещания, когда ты Даринку зарожала?
– Это было эпично, – усмехнулась я.
– Ох, Машка. В деревне тебе все бабы завидуют.
– А толку? Каждый кузнец своего счастья.
Со стороны-то, конечно, кажется, что мне все на голову упало. И только мы одни знали, как нам это все далось. Может, потому и ценили сильно. Друг за дружку держались. Да и не злилась я на досужие разговоры. Люди есть люди.
Так что настроение у меня не испортилось. Все вообще хорошо прошло. Тепло, по-домашнему. Столько слов хороших Ивану сказали. Я аж прослезилась. Но, конечно, праздник вымотал. В душ плелась, еле-еле переставляя ноги. Сам же Покровский пытался угомонить возбужденных праздником детей.
Пока помылась, пока подсушила волосы, пока кремом намазалась, так устала, что засомневалась, стоит ли надевать белье, которое я с собой предусмотрительно захватила. Предполагалось ведь, что я в нем мужа буду соблазнять. Но какой уж тут соблазн, когда я никакая?
В итоге все же заставила себя надеть вызывающе-красный комплект. То, что он именно к красному тяготеет, я узнала году на третьем совместной жизни. Я до этого ничего подобного не покупала, а тут попались по акции трусики. Единственный размер, да еще и по такой скидке. В общем, он когда меня в них увидел… его цыганские корни взыграли. Красный! Никогда бы не подумала. В прямом смысле как тряпка на быка.
Зашла в спальню, а там никого. Прилегла, думая, что дождусь вот так. Но усталость взяла свое, и я провалилась в сон. Разбудил щелчок, с которым опустилась ручка двери. Иван зашел, не включая свет. И почему-то это меня будто назад отбросило: темнота, тяжелые шаги того, кого в своей спальне мне принимать не полагалось. Стыд и срам. Позорище… Он, как тогда, сел на край кровати. Матрас едва заметно прогнулся. Мое сердце ухнуло вниз и заколотилось как бешеное.
Сухая мозолистая ладонь накрыла попку. Опираясь на локоть, он склонился к моей шее, поцеловал, откинул волосы в сторону (я по его просьбе отрастила длинные), сжал в зубах мочку уха. Я задрожала. Он довольно вздохнул. Сместил ладонь, обхватил мое горло и потянул, касаясь губами губ. И от него, как тогда, совсем немного несло алкоголем. Со временем Иван стал позволять себе изредка рюмку коньяка… И я хмелела от его губ. Хотелось сказать: «Включи свет, полюбуйся, как я для тебя приоделась». Но! Сохранить ощущение запретности происходящего сейчас казалось важнее. Это заводило гораздо больше… И его. И меня. Я была просто мокрой. Значит, нужно было молчать. Чтобы его не спугнуть. Делать что скажет. Гнуться, как он пожелает. И целовать… целовать…
Трусики в сторону. Задницу кверху. Толчок в тишине. Всхлип в подушку. Никто не должен узнать, что происходит под покровом ночи. Молча рывок навстречу. Еще. Еще… До сладостного жаркого спазма, который стискивает его так, что он не сдерживает рвущихся с языка матов. Раскаленная лава его разрядки… Дыхание. Жаркое. Сбившееся. И счастье бескрайнее. Потому что он
