опомниться, как уже обнимал Тони, а он плакал в мое плечо.
Тут я заметил, что Джилл наблюдает за нами, стоя на лестнице. Я догадался, что она находилась там уже какое-то время, и таким образом слышала значительную часть монолога Тони. Но стоило нашим глазам встретиться, как Джилл немедленно повернулась и ушла обратно наверх. Я услышал, как за ней защелкнулась дверь в гостевую спальню.
Тони, скорее всего, тоже услышал этот звук. Он отстранился и принялся утирать глаза тыльной стороной обеих ладоней, повторяя:
– Простите меня, Лукас. Мне не стоило приходить. Если задуматься, это я должен утешать вас. Я просто… мне было нужно. Я понимаю, что это глупо звучит. Но мне нужно было… поблагодарить вас.
Потом он встал и вышел за дверь, обратно под дождь, который за это время не успокоился, а напротив, усилился.
Я сидел на диване и думал о нашем с Эли последнем разговоре, случившемся парой дней раньше, когда он пришел окончательно разобрать палатку. Я помогал ему засунуть ее в мешок, а он рассказывал, что Марк и Тони используют наш фильм и свои связи, чтобы добыть ему место на отделении кино в каком-нибудь университете на начало учебного года, хотя время подачи документов давно прошло.
Оказывается, Исайя уже подписал Эли аттестат, хотя я и не представил ему отчет о дипломном проекте. Эли сказал, что Исайя сам обо всем позаботился, и тут я понял, что уже какое-то время пренебрегаю своими воспитательскими обязанностями. Мне стало интересно, в какой момент это началось, но не было никакого сомнения, что в настоящее время интересы Эли больше не играли ведущей роли в моей жизни. Он при этом вовсе не был на меня сердит или обижен – скорее огорчен и в каком-то смысле обеспокоен моим собственным состоянием, хотя он не высказал этого напрямую.
Когда мы упаковались и Эли был готов уходить, он уставил глаза в свои сандалии и сказал:
– Вы так много для меня сделали, мистер Гудгейм. Просто удивительно. Нам столько всего удалось вместе. Но потом я задумался, не затеяли ли вы все это с фильмом ужасов для моей пользы, вместо того, чтобы заняться чем-то, что нужно было вам.
Помню, что солнце при этом било мне в глаза с такой силой, что заставляло меня часто моргать.
– Мне очень жаль. Про вашу жену, – сказал Эли. – Но мне кажется, что вам сейчас требуется больше помощи, чем я мог бы дать. Мне всего лишь восемнадцать.
Он сглотнул, и тогда я наконец посмотрел ему в глаза, а он забросил обе руки мне за шею и притянул меня поближе. Еще через секунду я обнял его в ответ. Потом мы долго стояли так – он держал меня и немного покачивал, слева направо и справа налево, и так по очереди.
– А мне очень жаль про твоего брата, – сказал я, и тогда он прижал свое лицо к моей груди, в той же манере, в которой Тони сделает это парой дней позже, как я и описал чуть выше. Мы простояли так еще несколько минут, а потом он высвободился, повернулся и ушел, не оглядываясь и не говоря больше ни слова. С тех пор я его не видел, и окончательно утвердился в мысли, что я и есть волшебный дракон Пафф, а Эли – мальчик Джеки Пейпер.
Марк назвал меня лучшим оратором нашего города и попросил сказать на премьере речь – прежде чем раздвинется красный бархатный занавес и начнется кино. Я очень надеюсь, что красноречивая, уверенная в себе версия меня решит проявиться еще по крайней мере однажды. Думаю, что, оказавшись внутри кинотеатра «Мажестик», Иной Лукас должен воспрянуть. Внутри будет очень много людей, нуждающихся в его вдохновительном стимуле на дороге к исцелению и общему благосостоянию.
У меня также есть потайная мечта, что окрыленная Дарси явится мне в поддержку. Даже если она уже позволила всеобъемлющему сиянию поглотить себя – вдруг ей все же будет разрешено вернуться на Землю еще один, последний раз. В конце концов, даже ангелы нуждаются в успокоении и завершенности. Возможно даже, что все окрыленные близкие Выживших соберутся в воздухе между алыми плюшевыми сиденьями кинотеатра «Мажестик» и потолком Большого зала, изумительным образом расписанным под небо – купы пушистых облаков на нежно-голубом фоне. Даже солнце и то на месте. Захватывающее зрелище. Мы с Дарси часто приходили на сеанс заранее, чтобы еще раз полюбоваться на это произведение искусства. К тому же в кинотеатре «Мажестик» никогда не крутят рекламу, только пару анонсов перед началом фильма. Марк и Тони в перерывах всегда пускают оперную музыку, и мы с Дарси неизменно ощущаем себя в другой, более древней эпохе – в алых креслах, задрав головы и глядя на росписи.
– Микеланджело в варианте для Мажестика, – любила говорить Дарси.
Я помню, как в наш последний совместный вечер, перед самым началом сеанса, я держал свою жену за руку и глядел на потолок Большого зала. Вот только вместо оперной музыки играла тогда рождественская. Сейчас, когда я об этом думаю, у меня в голове звучит «Ангелы, к нам весть дошла» в исполнении Эллы Фитцджеральд. Дарси обожала первую леди джаза. Помню, что губы моей жены легонько касались моей щеки. Еще в моей памяти выплывает запах мяты, потому что Дарси намазала губы мятной гигиенической помадой в тот вечер, когда она претворилась в ангела.
Джилл все время повторяет во время наших ежевечерних качаний в любимом гамаке Дарси, что я не обязан идти на премьеру, если мне не хочется. И это несмотря на то, что она, как я уже упоминал, взяла для меня напрокат смокинг, а себе купила вечернее платье.
– Можем уехать. Снять что-нибудь ненадолго. Исчезнуть, – говорит она. Какая-то часть меня очень хотела бы именно этого, но я осознаю, что ради остальных должен подняться над ситуацией и возглавить усилия по возвращению кинотеатра «Мажестик».
– Я обязан сказать речь, – возражаю я.
– Нет, не обязан, – говорит Джилл. – Особенно если ты не готов.
– Не готов к чему?
И на этом месте Джилл всегда замолкает.
А как Вы считаете, Карл?
Я готов?
Когда я погружаюсь глубоко внутрь себя и пытаюсь быть честным, например во время медитаций или в попытках удержать свой сон и продолжить его, как Вы меня учили, я слышу очень тихий шум, происхождение которого мне никак не удается установить. Иногда он звучит как ветер в кронах деревьев, только очень издалека. Когда я сосредотачиваюсь на нем и прислушиваюсь, он становится громче
