от ощущения прохладной воды на разгоряченном и грязном теле, а Тротт находился на берегу, спиной к ней. Шумели папоротники, плескали легкие волны, расходившиеся от ее движений, звонко чирикали птицы. Несколько раз на берег выходила разная живность, но, увидев профессора, уходила в сторону и спускалась на водопой там. Сейчас шагах в пятнадцати от Алины стояла пара косуль и рыжий кабанчик.
Выстиранная сорочка колыхалась тут же, сбоку, и принцесса уже несколько раз окунулась с головой, промывая волосы. Вода была чистой, едва заметно пахла зеленью, и выходить не хотелось вообще. Краем глаза Алина увидела, что косули настороженно подняли головы и, замерев на секунду, умчались куда-то в лес. Кабанчик, хрюкнув, потрусил за ними.
Она уже хотела привлечь внимание Тротта, когда он склонился, подхватывая на плечо ее сумки, повернулся и прошипел:
— На берег, немедленно!
Принцесса, схватив сорочку, рванулась к берегу, пытаясь ее одновременно надеть, запуталась, замедлилась — и тут почти впрыгнувший в воду профессор схватил Алинку на руки и, сделав в реке пару десятков шагов, пересек ее и побежал куда-то наискосок от берега. Но уйти от реки не успел — за спинами затрещало, раздался знакомый гул раньяров, и он, выругавшись, задрал голову, махнул крыльями и тяжело поднялся с Алиной и сумками к кроне гигантского папоротника, который находился метрах в десяти от места, где она купалась. Там, на высоте в пятнадцать человеческих ростов, по спирали отходили от основного ствола толстые и вогнутые, похожие на плоские лодки ветки с широкими листьями на «носах», между которыми мог бы и охонг пролезть, не то что человек. И Тротт, зависнув в воздухе, сгрузил Алинку, ничего не понимающую, голую, с прижатой к груди мокрой сорочкой в одну из таких «лодок», кинул сумки в соседнюю и сам свалился туда.
Мимо, чуть в стороне пролетела пара раньяров со всадниками. Путников хорошо прикрывали верхние листья, идущие по спирали все ближе к стволу на манер еловых веток, но если бы в эту сторону посмотрели внимательнее — их бы наверняка заметили.
Когда гул затих, Алина пошевелилась, скосив глаза на реку. Отсюда все было видно, достаточно было чуть приподнять голову. И она видела — как на берег, словно черная муравьиная армия, выходят странные существа, похожие на людей в темных плотных доспехах, и в молчании растекаются вдоль реки. Двигались они очень быстро, нечеловечески быстро. И, — принцесса похолодела, — не люди это были. Выше и шире обычных людей, и страшнее: лица их под полукруглыми то ли касками, то ли шлемами, под человеческими глазами поначалу показались прикрытыми черными масками, но принцесса с отвращением и изумлением увидела, как то у одного, то у другого существа маски эти, разделяясь на четыре части, раскрываются, образуя щелкающие муравьиные пасти-жвала. Броня на теле, на руках и ногах была очень похожа на хитин, и сочленения при ходьбе двигались, как у охонгов, и запах от них шел едкой муравьиной кислоты…
И пить они бросились не по-человечески — упав на четвереньки у реки, загребая в пасти воду жвалами. Похожи эти существа были больше всего на муравьев, скрещенных с людьми: словно насекомых поставили на задние лапы, наделив человеческими бронированными телами и выдвигающимися лезвиями-выростами на обеих руках.
Снова раздался гул стрекоз, и теперь три чудовища пролетели с другой стороны. Алина, вжавшись в ветку, замерла, не смея повернуть голову, чтобы не привлекать внимание, и продолжая смотреть на берег.
Много там оказалось странных человекообразных тварей — несколько сотен, а может быть, тысяч. Находились среди них и люди — норы на охонгах: они резкими голосами отдавали команды, и чудовищные инсектолюди шеренгой переходили реку, а следующая шеренга падала на колени и начинала пить. И все это время, пока они пили и переходили реку, обтекая и тот папоротник, на котором притаились путники, Алинку мутило от страха и отвращения. А когда кто-то из инсектов поводил головой, словно принюхиваясь безносым лицом и будто готовясь задрать голову, или когда вновь и вновь пролетали стрекозы, принцесса вжималась в свое убежище и молилась, чтобы их не заметили.
Увидела она и совсем отвратительное зрелище: один из инсектолюдей нес на плечах рыжего кабанчика, — того же самого, что пил, пока она купалась, или нет, неизвестно. Кто-то из норов отдал этому инсекту приказ — и тот голыми руками разорвал тушу пополам, вырвал жвалами кусок мяса и передал куски туши соседям, продолжая жевать. Останки пошли по рядам: чудовища рвали кровоточащую плоть, визжали, как охонги, рычали, как дикие звери, пока не остались одни череп и кости, которые тоже сгрызли, как и потроха. Удивительно, что остальные инсекты вокруг щелкали челюстями, тоненько нетерпеливо подвывали, но за добычей не бросались, а ждали, дойдет до них кусок или нет. Кабанчика хватило на несколько десятков тварей, не больше.
Алина и Тротт пробыли на дереве несколько часов, когда последние из армии инсектов, двигающихся к равнине, перешли реку. И после этого путники долго лежали, не шевелясь, пока Тротт шепотом не приказал спускаться.
— Кто это такие? — тихо спросила принцесса внизу, натягивая высохшую уже сорочку, штаны и обувь, которые были в сумке. На противоположный берег, залитый затоптанной кровью, она старалась не смотреть.
— Не знаю, — хмуро ответил профессор. — Я никогда таких не видел. Еще одни создания местных богов-вивисекторов, видимо. Мы сейчас пойдем вдоль реки в сторону и сделаем крюк. Лучше потеряем время, чем наткнемся на них. Что-то мне подсказывает, что легче будет справиться с десятью лорхами, чем с десятью такими тварями.
— А если они будут охранять порталы? — дрогнувшим голосом проговорила пятая Рудлог.
— Я не знаю, Алина, — тяжело сказал Тротт. — Но сейчас я еще отчетливей понимаю, как важно нам пройти сквозь них. Потому что если эти существа появятся на Туре, нашему миру придет конец.
Глава 12
Тринадцатое апреля, Дармоншир
Марина
Пятую ночь я просыпалась в слезах. Задыхаясь, открывала глаза в темноту, трясущимися руками вытирала мокрые щеки и, хватаясь за стену, брела к открытому окну, чтобы снять приступ удушья и выплакаться уже наяву. Я забиралась на подоконник и выла в сереющее небо горько, безудержно, то ненавидя себя до расцарапанных рук и рассматривая два брачных браслета, надетых на левое запястье, то яростно хуля богов, то опять испытывая черную, терпкую, рвущую душу обиду: я же не могу без тебя, как ты мог меня оставить, Люк?
— Как? — задыхаясь, вслух спрашивала я у дымчатых инляндских ночей и тонкой
