я что, реву?!
Как же больно в груди. Все ноет. Но не сломанное ребро. Сердце ноет. Засыхает. Стонет. Увядает. Как недавно распустившийся цветок, который сорвали с куста и швырнули в помойку.
Она настояла на этом разговоре, чтобы помирить нас с отцом. И этот на первый взгляд совсем безобидный совет вылез ей боком. Себя в жертву принесла.
Да, девочка, я все помню. Каждое твое слово, движение. От твоей улыбки звезды сияют ярче. От твоей настойчивости мурашки по коже. Знал же, что запачкаешься, но не остановился. Не смог. Очаровала ты меня. Как никто. Никогда.
Ствол упирается в поясницу, обжигая и напоминая, какое я ничтожество. Судья, присяжный, палач.
В голове каша. В чем моя сила? В чем слабость?
«О мамке и братишке позаботься…»
Последние слова, что я услышал, сидя в клетке, как животное, загнанный зверь, ожидающий своей участи.
Позаботился. Но как? Раньше считал, что все сделал правильно. Азизу не приходится вздрагивать и бояться. Он сам стал грозой. И мишенью. Разве это называется «позаботился»? Я сам увяз и его за собой потянул.
«Мне стыдно называть тебя сыном. Впрочем, ничего удивительного, ты ведь никогда им не был. Сын жалкого, бездушного слабака Захира Асманова…»
Торможу прямо посреди дороги под громкие сигналы машин. Пальцами цепляюсь в руль и ору в никуда. Просто глотку раздираю. Ненавижу. Всех ненавижу. Асманова, Адель, тех скотов, что убили моих корешей, Чеховского, Римму, всю эту преступную братию, свою поганую, никчемную жизнь… И только ее… Мою медсестричку люблю. Остатками души, единственным живым кусочком сердца. Люблю.
Нельзя мне сейчас к Фазе. Убью же пацана не за хрен собачий. Ему еще жить да жить. Многого добьется, если таких же ошибок не натворит.
Разворачиваюсь прямо на проезжей части, гоню обратно. Сворачиваю, пулей рассекаю улицы, с визгом припарковываюсь у ресторана дяди Наиля.
В кухню врываюсь, наплевав, что в куртке. Его повар и официанты жмутся к стенам. Сам дядя откладывает ложку, так и не попробовав соус.
— Где она?! — ору рыком.
Он кивает своим работникам, хватает меня за локоть и тащит в подсобку. Толкает, силясь сдвинуть с места, закрывает дверь и шипит:
— Ты совсем обезумел, глупый мальчишка?! Персонал и так не дышит, когда твои ребята тут обедают. А теперь ты с пистолетом к нам врываешься?!
Только сейчас соображаю, что снова пушку в руке сжимаю. Она выскальзывает, с грохотом падает на пол, туда же опускаюсь и я. Свесив голову, трясусь всем телом. Не выдерживаю, раскисаю. Начинаю плакать, как ребенок.
— Я потерял ее… — бормочу почти бессвязно. — Потерял… Навсегда… Она не вернется… После такого точно не вернется…
Что-то проворчав, дядя подставляет ко мне табуретку и садится. Тяжелой рукой гладит меня по плечу и вздыхает.
— Не уверен, что хочу знать, почему.
— Это гадко… — признаюсь, так и стоя на коленях, не находя в себе смелости поднять лицо. — С этим пятном жить противно… А она узнала…
— Не простит?
— Это нельзя простить.
— А ты бы простил ее за подобное?
Его голос словно маслом смазывает мои заскрипевшие нервы. Глотком свежего воздуха наполняет грудь, заводит чертов мотор в ее центре.
Поднимаю лицо и вижу его снисходительную улыбку.
Да, я бы простил. Все бы ей простил. Потому что люблю. Больше жизни люблю!
— По глазам вижу, — шире улыбается дядя. — Я, сынок, такую страсть, как у вас, лишь раз в жизни видел. Между Настей и Захиром. Он от того ее смерть и не вынес. Она опустошила его, уйдя. Я часто думал, почему он оставил тебя — единственную связь с ней, ниточку. С годами стал понимать. Ты его убивал. День за днем. Напоминанием о ней. Ты же не знаешь, как все было… — Его ладонь снова скользит по моему плечу. — Она за Чеховским замужем была, когда с Захиром познакомилась. За богатым, жестким человеком, один взгляд которого замораживал. Все его боялись, только не Настя, только не Захир. — Еще одно скольжение руки — отцовское, согревающее. — Чеховской угрожал им. Запугивал Настю, что, если уйдет, Ромку никогда не увидит. Но Захир не останавливался, добивался ее. Даже если бы земля разверзлась и поглотила его, он нашел бы способ вернуться к своей докторше…
Докторша… Прямо как медсестричка…
— Ничего Чеховской так и не сделал. Ушла она. Однажды собрала Ромку и ушла. К бедному, но настойчивому и по уши влюбленному Захиру. Чеховской его нутром ненавидел. Называл его слабаком, а на деле сам им был, раз не сумел свою женщину удержать, назад отвоевать. Ромку забрал, надеясь, что она обратно приползет. Не приползла бы. Адвокатов, судей на уши бы подняла, а сына бы вернула. Но заболела. Их с Захиром счастье было недолгим, но ярким. Все вокруг полыхало. И от этой большой любви родился ты, Камиль. Плод такой страсти элементарно не может не уметь любить по-настоящему и не верить в чудеса.
— Чеховской презирал Асманова, но забрал меня из детского дома? — хриплю каким-то чужим тихим голосом.
— Искупление, Камиль. Я когда пришел к нему и попросил отдать тебя мне, знаешь, что он сказал? Он винит себя в недолгой жизни Насти. Не давал ей покоя. Думал, жесткостью и деньгами все можно решить. Оказалось, не все. Его детки-то в него натурой пошли. А ты другим был. Копией Насти. Бездомных котят домой таскал, бродяг подкармливал, за слабых в школе заступался. Он трясся над тобой, ограждал от той гадости, в которой его дочь с сыном чувствовали себя как рыба в воде. И я честно, благодарил его. Ровно до твоего дембеля… К сожалению, так и не понял, почему он вдруг отвернулся от тебя, бросил и уехал.
— Я согрешил, дядя, — лепечу виновато. — Сильно согрешил. Руки в крови врагов замарал. Он не простил.
— Ты не держи на него обиды, — просит он меня. — Он старался стать лучше через тебя. И правда многого добился. А не простил он себя. Не тебя. Это как в истории с Захиром. Его слабаком называл, а сам им был. Тут так же. Сказал, что тебя не прощает, а сам себя не смог простить. Что-то совершил, не туда свернул, на эмоциях сделал…
Верно! Застукав нас с Адель, все наши жизни вверх дном перевернул.
Я закрываю глаза, выдыхая. Знаю, как дядя недолюбливает Чеховского. Ни за что не стал бы на его сторону вставать. Только если не уверен в чем-то.
— Прости ты его. Если он что-то сказал, то не со зла. Ты давно вычерпал зло из его сердца, согрел его душу. Не бери еще
