Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Три их выстрела слились в один. Мой кучер страшно закричал и рухнул с козел вниз. Никита не растерялся и выхватил из-за пазухи свой ствол. Я тоже поднял свой. Два наших выстрела прозвучали одновременно. Кажется, мы не попали в нападавших – как и они в нас, – однако наше сопротивление, неожиданное для них, привело злодеев в растерянность. Они смешались. Больше вооружения у них не было. И я, и Никита взяли по другому пистолю и ударили каждый еще по разу, да более прицельно. Негодяй, оказавшийся с ближней ко мне стороны коляски, вскрикнул. Кровь брызнула из его плеча. Другой, видимо, главный у разбойников, махнул рукой и крикнул: «Уходим!» Они развернулись и ускакали обратно в лес, причем тот, которого я ранил, держался в седле неуверенно.
Когда дым рассеялся, из-под козел вылез наш Автомедон[15]. Он оказался не ранен. Пуля лишь чиркнула ему по рубахе да оцарапала плечо. Поняв, что угрозы жизни моему человеку нет, я задумался, что делать мне дальше. Можно было поворотить домой и отложить поездку – а назавтра отправиться в уезд к исправнику и заявить о нападении. Среди нападавших я никого, с уверенностью, не узнал. Судя по одежде и повадкам, разбойники были людьми подлого звания. Однако один злоумышленник – тот, что был у них за главного – показался мне сходным с моим собеседником Егором из Красногорья, у которого я допытывался позавчера о ружье. Неужели он привел в действие свою угрозу? Неужто собрал отряд и напал на меня? Дело было каторжное, оставалось заявить куда следует да начать следствие. Однако подобные хлопоты задержали бы меня в О-ском уезде на неопределенное время. Дни я потеряю безвозвратно, а мое исследование подлинной гибели Владимира Ленского останется на месте.
И тогда я решил не мешкать и немедленно продолжить свой путь к станции. Поворачивать домой, да еще в самом начале дороги, – плохая примета. К тому же, кто знает: может, разбойники рассчитывали именно на нашу опасливость? И они как раз поджидают мою коляску на возвратном пути?
Кучер обвязал свою царапину тряпицей, мы с Никитой перезарядили пистолеты и тронулись в дальнейший путь.
Спустя полчаса мы уже были на ближайшей станции. Я продолжил дорогу на почтовых.
9-е письмо Онегина Татьяне. 12 июня 1825 года, из губернского города К*** в Санкт-Петербург
Лошади на станции имелись, прогоны уплачены мною были сполна, смотритель проникся к моей подорожной уважением, поэтому вскоре бричка моя, запряженная согласно чину четверней, уже неслась на предельно дозволенной скорости десять верст в час. Глядя на проплывающие мимо пейзажи во всей блеклой красе нашего северного лета, я думал о том, что… Кстати, замечали ль вы, княгиня, как хорошо думается в карете, когда путешествие только начинается? Верстовые столбы так и мелькают, словно штакетник в заборе, и под мерный стук копыт текут мысли, зачастую весьма философические.
Не то бывает в середине пути или его конце! Тело устает от тряски и неудобной скамейки, голова болит от дорожных неурядиц, поломанных рессор, прохиндеев смотрителей, пьяниц ямщиков! Ты уж не можешь сидеть на одном месте и пускаешь тройку шагом, чтобы прогуляться, или бесконечно набиваешь трубку, или заводишь глупый спор со слугой или случившимся рядом попутчиком…
В начале путешествия – иное дело. Все тебе внове, расстилающиеся по обе стороны пейзажи не утомляют, а развлекают, и мысль твоя льется плавно, привольно.
Вот и в тот день размышлял я о том, сколь же мало меняется с течением лет наша цивилизация! Столбовой этой дороге, по которой я несся, вот уж несколько веков – а все на ней да вокруг нее обстоит по-прежнему. Меняется лишь мода да уборы проезжающих. А по сторонам расстилаются все те же леса и редкие нивы. И дорога, несмотря на все усилия правительства, столь же ухабиста, как и сто, двести, триста лет назад. И, как столетия прежде, встречают нас ямские дворы – только названные нынче станциями. Суть же их осталась прежней: перепишут в книгу твою подорожную, переменят лошадей, а в лучшем случае напоят чаем да проверят или смажут коляску. Все так же, как при бабушке Екатерине, и Петре Великом, и отце его Алексее Михайловиче, и Иване Четвертом, прозванном Грозным… Неужто так все продолжится и дальше? И еще век, два или три принуждены будем мы – а потом наши внуки, правнуки и отдаленные потомки – все так же погонять гнедых да каурых? Или, быть может, успехи Разума и Просвещения, о коих мы сейчас с восторгом узнаем из газет и альманахов, подстегнут, словно курьерский ямщик, клячу Истории? Ведь отовсюду, как вы знаете, княгиня, слышим мы известия об успехах наук: вот и француз Карно, говорят, опубликовал работу с описанием теплового двигателя с необыкновенными свойствами, и британские ученые произвели испытания первого парохода… Возможно, цивилизация наша в ближайшее время сделает чудесный рывок? И благодаря новым машинам мы, к примеру, начнем передвигаться по поверхности Земли или воды (а может, даже в эфире!) со скоростью тридцать, пятьдесят или даже сто верст в час? Может, механизмы, дышащие паром и изрыгающие огонь, наподобие тех, что внедряются нынче на английских мануфактурах, вскоре заменят наших бедных вечных трудяг – лошадей? И машинальные колесницы понесут нас из города в город? Наши дорожные мучения забудутся? И через сто или двести лет уйдут в прошлое даже самое слова, которые нынче знает любой младенец? И жителям будущих веков, возможно, придется лазать в словари устарелых понятий, чтобы разобраться, как организованы были путешествия в наше время: что такое подорожная, тройка, шестерня, прогон, козлы… облучок?..
Очень скоро, признаюсь, езда на почтовых наскучила мне – как надоедает человеку в жизни любая стезя. Могу даже представить себе, как дама будущих времен, через двести или триста лет, сидя в бешеной повозке, пролетающей над долами, над горами со скоростью двести верст в час, станет томно позевывать и говорить своему спутнику на полпути из Санкт-Петербурга в Москву: «Ах, Эжен, зачем мы летим так долго – целых два часа?»
Да слишком я размечтался. Как не менялась российская дорога и персонажи, ее населяющие, последнее тысячелетие – так, верно, не изменится она и в ближайшие пятьсот лет.
Оставшееся время пути я томился, и никакие мудрые мысли меня не посещали. С каждым часом все больше мною овладевало нетерпение. В результате я гнал что есть мочи, не останавливаясь даже для обеда, и преодолел за два дня более трехсот верст!
И вот теперь, дорогая княгиня, я прибыл в губернский город К***, где, как вам хорошо известно, проживает сестра ваша Ольга и муж ее, достопочтенный майор Аржаев.
Прибыл я глубокой ночью, поселился в гостинице и с утра спешу отправить вам письмо. Сегодня я начинаю действовать – о чем отчет свой предоставлю своевременно.
Из журнала княгини N. 20 июня 1825 года
О.Е. пишет мне, что поехал к моим родственникам: Ольге и Григорию Аржаевым. Зачем он делает это? Что хочет там найти? Неужто он не понимает, что одно только его подозрение, что моя сестра и супруг ее замешаны в неблаговидном поступке – одна только мысль об этом! – оскорбительно прежде всего для меня? Как смогу я в дальнейшем беседовать с ним? Видеть его? (Я уж не говорю любить!) Даже думать о нем – как я могу, если наши отношения будут отравлены его подозрением? А если вдруг его ловкий и пытливый ум отыщет нечто и впрямь компрометирующее имя моей сестры? Или мужа ее? Как смогу я перенести этот позор? Как смогу испить эту чашу – да еще поднесенную любимыми руками?! Нет, я немедля буду писать ему. Я уговорю, умолю, предостерегу! Я упрошу его уехать оттуда. Не предпринимать ничего. Похоронить все. Затворить в своем сердце.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
