Если «Гебен» втянул Турцию в войну на стороне Центральных держав, то десяток англо-французских броненосцев с «Куин Элизабет» или, хотя бы, «Инфлексиблом» в качестве флагмана вполне могли ее из этой войны вывести.
Проблема заключалась в том, что «Гебен» уже находился в Константинополе, в то время как союзному флоту, чтобы прийти туда, нужно было форсировать Дарданеллы, длинный и узкий пролив, подготовленный к долговременной обороне.
Возможность такой операции обсуждалась в Лондоне еще до войны и была отвергнута. Однако в течение декабря 1914 — января 1915 гг. британский Военный кабинет постепенно склоняется к тому что ее все-таки можно провести.
Это было связано с целым рядом факторов, из которых английские источники выделяют необходимость помочь русскому союзнику. В наиболее четкой форме эта версия изложена у современного британского историка Ю. Рогана:
«На заседании 2 января все внимание Совета было сосредоточено на опасной ситуации, сложившейся на Кавказском фронте. Великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий русской армии, встретился с британским военным атташе в Санкт-Петербурге и проинформировал его о шатком положении России. Новости о победе русских в Сарыкамыше еще не дошли до столицы, а из последних докладов от 27 декабря следовало, что русская армия на Кавказе была фактически окружена турками и находилась на грани уничтожения. Великий князь Николай Николаевич обратился к Китченеру с просьбой срочно начать наступление на османов, чтобы отвлечь их внимание от Кавказа. (…) Сразу же после окончания заседания Китченер отправил в Санкт-Петербург телеграмму, в которой известил Великого Князя о том, что британские войска «нанесут отвлекающий удар по туркам». Приняв это судьбоносное решение, Великобритания начала разрабатывать план Дарданелльской операции».
Ю. Корбетт, современник событий, менее категоричен. Он ссылается на телеграмму от 2 января британского посла в Санкт-Петербурге Д. Бьюкенена, который сообщает, что турецкое наступление на Кавказе сильно встревожило командование Кавказской армии.
«С целью ослабить нажим, русский главнокомандующий обратился к Китченеру, запрашивая его, не найдет ли он возможным организовать в каком-либо месте диверсию против турок».
Далее, Ю. Корбетт говорит, что Николай Николаевич стал «горячим сторонником» атаки Дарданелл.
Эта версия считается основанной на реальных документах, но, в действительности, должна рассматриваться, как прямая ложь. Во-первых, как мы помним, Кавказский фронт был исключен из-под юрисдикции Великого Князя, чтобы тот мог полностью сосредоточиться на войне с Германией и Австро-Венгрией. Командующим на Кавказе был Воронцов-Дашков, штаб которого располагался в Тифлисе. Реальное управление войсками осуществлял А. Мышлаевский, а фактически войска действовали под руководством командующего Саракамышским отрядом Г. Берхмана.
Саракамышская операция действительно складывалась для Кавказской армии очень тяжело, и в течение 27–29 декабря 1914 года (по европейскому календарю) существовала опасность ее окружения и уничтожения. Но поскольку телеграфная связь Саракамыша с Тифлисом была прервана, реальную обстановку на фронте не знали даже в Тифлисе, не говоря уже о Санкт-Петербурге. Конечно, А. Мышлаевский, бежавший из расположения армии, провел с городской головой Тифлиса «пресс-конференцию», на которой нарисовал схему движения турецких корпусов, но это отнюдь не было официальным донесением. Так что числа до 2–3 января Великий Князь не мог знать о ситуации на Кавказе ничего, кроме слухов. Трудно поверить, что, основываясь на них и даже не потрудившись выяснить действительное положение дел, Верховный Главнокомандующий стал бы обращаться к союзнику с панической просьбой «отвлечь внимание турок от Кавказа». Гораздо более правдоподобно изложение А. Коленковского:
«Английскому представителю при русской Ставке было заявлено, что русское Верховное командование посылает IV Сибирский и Гвардейский корпуса на Варшавский фронт и будет продолжать наступательные операции, чтобы облегчить положение союзников на западном фронте, хотя следовало бы эти войска послать на Кавказ, но как компенсацию Ставка потребовала от Англии произвести диверсию в Турции».
Здесь нет непосредственной ссылки на позицию Великого Князя и ничего не говорится о необходимости немедленной помощи. Речь идет о британской диверсии против Турции, которая послужила бы компенсацией за отвлечение германских войск с Западного фронта на Восточный. И, конечно, не упоминаются Дарданеллы.
Нужно иметь в виду что на протяжении всего XIX столетия Великобритания была решительным и последовательным противником перехода Проливов в руки России. Соответственно, по крайней мере, в этом вопросе у России были все основания не доверять своему союзнику. В действительности внезапный захват Константинополя Англией во время мировой войны был бы для русского Верховного Командования очень неприятным сюрпризом.
А вот для Великобритании такая операция решала массу проблем. Прежде всего, снималась угроза Египту, захват которого в наиболее неблагоприятном сценарии вызывал обширное мусульманское восстание в английских колониальных владениях. Далее, резко улучшалась ситуация на Балканах, переход Болгарии на сторону Центральных держав становился маловероятным, в то время, как Греция и Румыния наверняка вступили бы в войну, хотя бы затем, чтобы не упустить своей доли добычи от распада Турции. Наконец, главное — вопрос о Проливах можно было бы решать уже после войны. С позиции силы или с позиции доброй воли Англии.
Неудивительно, что впервые «Дарданельский вопрос» был поднят У. Черчиллем 1 сентября 1914 года, когда Турция даже еще не вступила в войну, а 25 ноября, более чем за месяц до получения депеши Д. Бьюкенена, Военный совет Великобритании уже обсуждал детальный план действий против Дарданелл.
У. Черчилль, морской министр, был главным энтузиастом операции. Он многое поставил на эту карту, и, в конечном итоге, провал стоил ему карьеры[96]. Позиция У. Черчилля, которую он отстаивал со всей своей волей и энергией, была одним из тех факторов, которые повлияли на окончательное решение Военного Кабинета.
У. Черчилля никоим образом не интересовали проблемы «русского союзника», все равно, реальные или воображаемые. Это может показаться странным, но послевоенный статус Проливов его в тот момент тоже не волновал. Для сэра Уинстона в каждый момент времени был только один враг. «Если бы Гитлер вторгся в ад, я, прежде всего, в Палате Общин благожелательно отозвался бы о Сатане», — скажет он четверть века спустя.
