Ты бегом, слышишь, бегом бежишь ко мне, и я всех кладу, — и на всякий случай вновь спросил. — Понятно?
— Понятно, Забабаха! Только почему стреляешь ты, а не я?
— Гм, ну, я подумал, что тебе будет не очень приятно, гм, работать со своими бывшими, гм, соратниками, — с трудом подбирая слова, произнёс я.
— Да нет, — отмахнулся тот. — Нормально будет работать. Всех их, как ты говоришь: уложу. Без проблем.
Его кровожадность меня уже не удивляла, однако такое пренебрежение к жизни своих соотечественников всё же настораживало. Было очевидно, что он находится на грани нервного срыва. А значит, в сложный момент может подвести, ведь явно он неадекватно оценивает реальность, пришёл к выводу я и сказал:
— Нет уж, Фриц, давай-ка ты лучше других гансов заговаривай, а я их сам, как говорится, отработаю.
— Хорошо, — легко согласился тот. — Пусть так и будет, раз именно ты хочешь по ним стрелять.
— Нет! Ты меня не понял. Я не то, что хочу, просто…
Тут я прервался на полуслове, задумавшись над тем, как бы ему более деликатно объяснить. Но потом вообще решил ему ничего больше на эту тему не говорить, а её закруглить. Небезосновательно посчитав, что явно сошедшему с ума солдату Вермахта, мои объяснения будут ни к чему.
Решив, что для дела будет более полезно, если я вместо демагогии ещё пару раз озвучу для него план, занялся повторением своих предыдущих слов.
Ничего сложного в моём плане не было: приехали, подозвали, уничтожили, уехали. Поэтому, учитывая, что мы только что почти то же самое провернули с пушкарями, надеялся, что и сейчас всё пройдёт как по нотам.
Когда подъехали к месту, никого из миномётчиков у первого миномёта не оказалось. Я крикнул в сторону леса, чтобы те шли к нам. А затем их позвал Мольтке.
Миномётчики его, как и ранее артиллеристы, тоже признали и стали выходить из-за кустов и ящиков с минами.
Я насчитал тринадцать человек. Прикинув цифры в уме, хотел было уточнить, все ли это выжившие, или ещё кто-то есть. Но не успел это выяснить.
«Тра-та-та-та-та!» — взорвался пулемёт и я, упав на землю, перехватывая из-за спины оружие, приготовился к стрельбе.
«Чёртов Фриц! Не мог подождать, когда они в кучу соберутся⁈ — ругался я, глядя на то, как ранее выжившие становятся не выжившими. — Да и вообще, какого рожна он без приказа действовать начал⁈»
Но моё негодование никак не влияло на то, что творилось сейчас в реальности. А тут происходила очередная бойня. И продолжалась она меньше минуты. Но стоит отметить, что и этой кровавой минуты хватило немцам с лихвой.
Фриц отстрелял всю ленту, чуть приподнял шею, оглядел поле боя, а затем, как ни в чём не бывало, взял в руки ранец, тем самым показывая мне, что он стрельбу закончил.
Его спокойствие и какая-то меланхолия в движениях меня буквально убила.
— Ты нахрена это сделал? Мы же, может быть, не всех собрать успели? Я же тебе конкретный план несколько раз повторял! А ты самодеятельность тут устроил! — обалдев от произошедшего, недовольно буркнул я поднимаясь.
— А что ждать-то было? — сказал тот, вылезая из люльки. — Быстрее уничтожим всех, и всё — быстрее в плен поеду. А то знаешь, господин Забабаха, мне что-то это война уже надоела. Признаюсь, то, что я мог раньше дезертировать, но не дезертировал, было моей большой ошибкой. А за ошибки надо платить. И я обязательно расплачусь за свои примерным трудом и потом. Дождусь конца войны в плену и вернусь домой. А война — всё, не могу больше. Не могу и не хочу.
— Я тоже не могу и не хочу, — согласился с ним я, но добавил: — Только по домам расходиться нам рано. Вначале нужно победить и стереть созданную вами гадину с лица земли.
На это пленный ничего не ответил. Он как-то отстранённо обвёл взглядом поле боя и посмотрел в небо, с которого всё так же шёл дождь.
И в этот момент я увидел, как из-за ящиков появился солдат противника. Он взмахнул рукой и что-то кинул в нашу сторону.
Я среагировал мгновенно и сразу же выстрелил в него. Солдат схватился за грудь и упал на землю. А я, помня, что немецкая граната взрывается не сразу, а лишь через несколько секунд, собирался крикнуть Фрицу, чтобы тот отбегал.
Но не успел это сделать, потому что рядом с мотоциклом произошёл взрыв.
«Бабах!»
И мир померк…
Мысль о том, что я умер, так и не сумев уничтожить гаубицы противника, будоражила сознание.
«Как же так⁈ Почему на полпути⁈ Почему я дело недоделал⁈» — спрашивал я себя, проклиная раненую ногу, которая не дала мне возможности хорошенько отпрыгнуть от немецкой гранаты.
Не успел, и вот итог: артиллерия врага уцелела. Да, самой артиллерийской прислуги нет, но это дело наживное. Сейчас не 1945-й. Противник изыщет резервы и мобилизует новых артиллеристов и миномётчиков. А затем, на этот раз обеспечив достойное боевое охранение, с новой силой и остервенением приступит к обстрелу позиций нашей дивизии.
Мысль бесила и терзала меня. В бессильной злобе я скрежетал зубами, но ничего не мог с этим поделать.
Я был явно мёртв, а потому, даже очень сильно болевшую голову, которую кто-то слюнявил шершавым языком, отодвинуть от себя попросту был не в состоянии.
«Интересно, это в Чистилище такой приём? Или где я нахожусь? Неужели в Раю так встречают?» — пронеслись мысли в голове, и я, поморщившись, отмахнулся от тех небесных созданий, которые меня слюнявили:
— Брысь…
— П-ф-р-р! — раздался звук в ответ.
Звук был странный, а слюни липкие. Поэтому я, испытывая не только раздражение, но и интерес, превозмогая дичайшую головную боль, приоткрыл один глаз, затем второй и, увидев размытый силуэт головы лошади, прошептал:
— Манька, тебя тоже, что ль, убило?
— П-ф-р-р! –ответила на это лошадь, выглядящая вполне живой, и ещё раз лизнула моё лицо своим языком.
Помня о том, что оно всё в крови, заподозрил Маньку в вампиризме и, чтобы исключить дальнейшую потерю лица, повернулся вначале на бок, а затем и встал на четвереньки.
Как только это произошло, издав стон от боли, простирающейся по всему телу, понял, что я, оказывается, ещё не умер.
— Значит, поживём, — прохрипел я.
Откинул в сторону рваные куски плаща, что висели на мне и, не обращая внимания на
