мы подвергнуты рабским и унизительным контрибуциям, мы практически не имеем армии, нам не дают развиваться, превратив чуть ли не в рабов. И мы должны, наконец, разорвать все цепи. Нас боятся и поэтому и держат в узде, всячески ограничивая нашу мощь, разлагая армию и не давая стать сильнее. А мы можем. МЫ– МОЖЕМ! Нам предлагают разбить страну на маленькие кусочки, вернувшись на триста лет назад, и говорят, что так будут делать все. Я верю, что это возможно и в то же время весьма трудно. Может быть, это действительно нам нужно и принесёт пользу, но я лично хочу, чтобы Германия собралась воедино и возглавила всю Европу. Мы должны быть лучшими в Европе! Мы должны быть самыми сильными! Мы должны повести за собой их всех и поставить на место и лягушатников, и островитян. Мы арийцы, мы лучшие. Зиг унд Хайль!
Толпа, уже более внимательно слушавшая его, тут же слитно откликнулась.
— М-да, — Отто Штрассер глянул на выступающего штурмовика, — а он не так уж и прост. Пора бы его речь и закончить.
— Он уже закончил, — кивнул Грегор и пошёл к выступающему.
— Когда мы едины — мы непобедимы! — выставив вперёд руку с торчащим указательным пальцем, орал Шириновский. — Мы сделаем их всех! Зиг унд Хайль!
— Спасибо! — сказал подошедший сзади Грегор Штрассер. — Вы хорошо сказали, но времени для вас больше нет.
Шириновский оглянулся, кивнул и, не говоря ни слова, тут же вышел из-за трибуны и без задержки спрыгнул со сцены. Свою минуту славы он уже получил, а дольше находиться на сцене, право, не стоило. Тут уж лучше подстраховаться, чем наоборот. Он и так исчерпал весь лимит своей минуты славы.
Штрассер не стал его останавливать, а только проводил взглядом его спину, когда тот быстро шёл на свое место сквозь уступающую ему дорогу толпу. Пожав мысленно плечами, он встал за кафедру:
— Ну, что же, один из вас высказал своё мнение, и, признаться, довольно интересное, а теперь я предлагаю приступить к завершающей части нашего митинга, после чего мы пройдём маршем по главным улицам этого района Берлина.
Шириновский вернулся на своё место, внутренне ликуя, ему всё же удалось сделать то, что он хотел. Пусть всё получилось не так хорошо, как он планировал и грезил, но лучше уж так, чем вообще никак. Его наверняка заметили, теперь оставалось только ждать, и ждать очень терпеливо.
Шольц с искренним удивлением хлопнул его по плечу:
— Ну, ты даёшь, Август! Раньше-то был молчун молчуном. А сейчас как двинул речь, так у меня аж глаза на лоб полезли от удивления.
— Поумнел я, вот и результат!
— Когда это ты успел поумнеть? В больнице, что ли?
— Да, пообщался с больными, но умными, и вот начал задумываться, как сделать нашу жизнь лучше и веселее. Ведь и вправду стало жить лучше и веселее…
— Ну-ну. Ладно, сейчас митинг закончится, и дальше мы свободны. Только пройдём маршем по улицам, и всё, по домам.
— Свободны? Так мы вроде должны были после него идти бить коммунистов?
— Планы изменились, пока ты вещал с трибуны. Сегодня отбой, завтра или послезавтра пойдём бить морды. Хотя, коммунисты могут на нас напасть, когда мы будем идти по улицам.
— Ну, это ещё лучше, а то у меня и так сплошной мордобой каждый день.
— Вот видишь, и тебе стало, наконец, везти. То ли ещё будет! Уверен, твою речь услышали и не забудут тебя. Хороших ораторов мало, и они всегда нужны. Морды бить дело нехитрое, тут любой сойдёт, а говорить с людьми не каждый умеет. Это все понимают.
— Дай-то Бог!
— Ты ж вроде атеистом был?
— Так это я к слову сказал.
— Понятно. Ладно, скоро расходимся. Пива с тобой выпьем, я угощаю?
— Нет, я домой.
— Ну, как знаешь.
Тем временем митинг закончился, и возглавляемая Штрассерами толпа пошла в сторону одной из главных улиц, быстро превращаясь в живой людской поток и затопляя собою всю улицу. Штурмовики пошли вместе с нею, охраняя от посягательств боевиков коммунистов и стальных касок. Марш довольно скоро закончился, и их распустили по домам.
Глава 19
Август, он же Густав
Остаток недели после митинга прошёл без каких-либо значимых событий. Морды коммунистам били другие, что несказанно радовало Шириновского. День шёл за днём без особых изменений. За всеми этими событиями уже наступил июнь, отлетая вслед за маем.
Через несколько дней Шириновского вызвал к себе командир его сотни обертруппфюрер Маркус (Шириновского изрядно бесили эти идиотские звания, которые на русском звучат так, что язык можно сломать, а ухо они режут, как звук раздираемого неловкими пальцами пенопласта, б-р-р, но что поделать).
— Меркель, зачем ты вылез на митинге Штрассера?
Шириновский ожидал, что его кто-нибудь вызовет с подобным вопросом, но не ожидал, что это сделает его командир сотни. С ответом он тянуть не стал:
— А что?
Обертруппфюрер аж поперхнулся:
— Это что ещё за ответ вопросом? У евреев научился?
Теперь уже поперхнулся Шириновский:
— Нет, просто захотелось сказать своё мнение.
— И как?
— Не знаю, но со сцены не скинули и потом не побили.
— Понятно, уже хорошо. Так ты раньше вообще ведь на митинги не лез и больше отмалчивался, чем говорил, а тут, смотрю, тебя будто подменили?
— Так после больницы всё начало меняться.
— Гм, Glück im Unglück haben (не было бы счастья, да несчастье помогло)?
— Получается, что так.
— Угу, я и смотрю, ты и осторожен стал не в меру, и приключений не ищешь на свою пятую точку, да ещё и поумнел, вплоть до того что разборчивые речи стал на митингах говорить… И ведь повезло, что дали тебе слово, а ты ещё и целую речь сказать смог. Удивительно! Честно говоря, не ожидал от тебя этого, Меркель, не ожидал. И Шольца с твоей помощью из полиции вызволили. Вроде как совсем не просто это сделать, а ты даже умудрился всё за один день обтяпать и у оберфюрера подписать.
— Шольц мне друг, я не мог иначе.
— То славно. Есть мнение, что тебе нужно пройти обучение ораторскому мастерству. Нам такие люди нужны, но и из штурмовиков тебя пока отпускать никто не собирается, у тебя и контракт есть к тому же до конца
