экзамен географии. Меня вызвали, спрашивают: «Какие замечательные реки в Европе?» Я, конечно, молчу. «А какие высочайшие горы в Америке?» Я опять ни гугу. Наконец, учитель спрашивает меня: «Как называется столица Австрии?» Молчу. «Англии?» Молчу. «Во Франции, наконец?» — спрашивает учитель с сердцем. А подлец Семячкин, товарищ мой, и подскажи мне: Тулуза. Я и отворотил: Тулуза. Понятно, что учитель, весь класс наш, да и посторонние громко расхохотались. Я покраснел и в душе пообещал отдуть Семячкина после экзамена. Вдруг слышу голос директора, обращенный ко мне: «Так не угодно ли вам отправиться в Тулузу?» Затем он приказал посадить меня, но не в карцер, а в подвал, где на зиму хранятся картофель и коренья, и потому в подвале была железная дверь. Меня повели. Дорогою я обругал дежурного офицера свиньею, и меня в тот же день выгнали из корпуса, и я, к моему огорчению, не мог отвалять виновника моего несчастья Семячкина. Затем я поступил в полк, блистательно выдержал экзамен и был произведен в офицеры. Вот и все, что я мог передать, чтобы доказать, насколько огорчительны для меня слова: отправиться в Тулузу…
ПИСКАРЕВ. Но я смею обратить внимание суда, что я, во-первых, до сего времени не знал про неудачу корпусного экзамена господина Хартова, и что, во-вторых, словами «отправиться в ту лузу» я указывал на лузу бильярда, а не на французский город Тулузу.
ХАРТОВ. Тем не менее я был очень взволнован этими словами, что очень естественно, потому что они напомнили мне мою буйную молодость. (Пискареву.) Согласитесь, что вы больно кольнули меня, Афанасий Иванович?
ПИСКАРЕВ. Все же менее, чем вы меня, упав на меня, Илья Петрович. Я готов прекратить настоящее дело и взять назад обвинение, если вы позволите мне напечатать ваш рассказ про экзамен и Тулузу.
ХАРТОВ. Сколько угодно пишите, печатайте в русских, иностранных, каких угодно газетах. Только — чур! — не называть меня.
ПИСКАРЕВ. Само собой разумеется. (Судье.) Господин судья! Я прекращаю дело. Потрудитесь записать.
Судья пишет и потом предлагает сторонам подписать примирительный протокол. Они подписывают. Свидетели по приглашению судьи являются в камеру и, за примирением сторон, освобождаются от дачи показаний.
СЕКРЕТАРЬ (Хартову). Господин Хартов! Вы оштрафованы тремя рублями. Потрудитесь подписать протокол и внести деньги господину мировому судье.
ХАРТОВ (громко секретарю). Сейчас! (Тихо судье.) Господин судья, я уверен, что вы сложите штраф с меня. Я — человек незажиточный, живу трудами рук, так сказать. Для меня три рубля — деньги значительные.
СУДЬЯ. Господин Хартов! Здесь гласный суд, и тайны в открытом заседании не допускаются. Заявите громко, чтобы публика слышала, что вам от меня угодно.
ХАРТОВ. С меня требуют три рубля штрафа, который вы изволили наложить на меня.
СУДЬЯ. Я знаю, и вам следует заплатить эти деньги. Еще более потому, что вы ворочаете тысячами, как было заявлено вами здесь.
ХАРТОВ. Совершенная правда, господин судья. Я от своих слов не отказываюсь. Но теперь я… не при деньгах. Уверяю вас.
ПИСКАРЕВ (подходит к столу). Господин судья! Позвольте мне внести три рубля. (Отдает деньги.) Илья Петрович! Вы разрешаете?
СУДЬЯ (принимая деньги). Прекрасно. (Секретарю.) Изготовьте квитанцию на три рубля.
ХАРТОВ (Пискареву). Афанасий Иванович! Великодушный врач! Вы меня всенародно зарезали. Идем к Мухардину, я вам еще десять очков вперед накину.
Квитанция, подписанная судьею, вручается Хартову. Он с Пискаревым уходит.
С гробом — вскачь
Санкт-Петербург 1884 года. Судья вызывает прапорщика Погонялова и гробового мастера Шурупова. К столу подходит среднего роста, белокурый, с проседью, длинными усами и багровым носом господин в очень изношенном платье. Другой подошедший — с румяными щеками, окладистой бородой, в длиннополом сюртуке купеческого покроя.
СУДЬЯ (обращаясь к господину с длинными усами). Прапорщик Погонялов, вы принесли жалобу на гробового мастера Шурупова в том, что он взялся сделать гроб для вашей родственницы…
ПОГОНЯЛОВ (перебивает судью и, приняв горделивую осанку, говорит глухим басом). Точно так, господин судья. Кузина моя по матери, бездетная вдова Матрена Фроловна Пшеновская умерла от чахотки. На меня легла обязанность отдать, как говорится, последний христианский долг. Я заказал гроб, дроги на паре… Одним словом, все траурные принадлежности, подобающие дворянскому роду, вот этому мастеру. (Показывает на Шурупова) А он, подлец…
СУДЬЯ (перебивает). Позвольте, будьте осторожнее в выборе выражений на суде. Закон возбраняет…
ПОГОНЯЛОВ (в свою очередь, перебивает судью). Нет уж, позвольте, господин судья. По-моему, кто подлец, тот подлец, а подлец тот, кто…
СУДЬЯ (снова перебивает Погонялова). Прапорщик Погонялов! Я вас предупреждаю: одно неприличное выражение, и я буду в необходимости действовать по закону, то есть штрафовать вас.
ПОГОНЯЛОВ. Слушаю. Я буду осторожнее. Мы, военщина, — люди решительные, рубим с плеча; гражданского крючкотворства не знаем. Одно скажу: подлым человеком называют того, кто…
СУДЬЯ (еще раз перебивая Погонялова, строго смотрит на него). Господин Погонялов! Вы не понимаете или не хотите понять меня!
ШУРУПОВ. Ничего, господин судья. Пусть себе ругается — дворянское сердце срывается. Ведь брань на вороту не виснет, говорит пословица.
СУДЬЯ. Поймите, Шурупов, брань на суде не допускается. Позволь браниться, так от брани и до драки дойдут.
ШУРУПОВ. Ведомо, ваше благородие.
ПОГОНЯЛОВ. Мужики дерутся, а мы, военные, не деремся, а бьем!
СУДЬЯ. Господин прапорщик Погонялов! Доскажите: в чем заключается ваше требование?
ПОГОНЯЛОВ. Моя история очень короткая. (Показывает рукой на Шурупова.) Этот… Ну, как его звать там… Ну, бородач… Условился со мною совершить погребальный христианский обряд в настоящем виде за сорок рублей и получил в задаток пятнадцать рублей.
ШУРУПОВ. Тек-с. Окроме могилы. Имеется на то расписка.
ПОГОНЯЛОВ. Конечно, кроме могилы. Известно, могила — поповское дело.
СУДЬЯ. Продолжайте, господин Погонялов.
ПОГОНЯЛОВ. Я продолжаю. Доставил он гроб в свое время. Уложили мы покойницу и затем после отпевания поставили на дроги и тронулись на кладбище. Я один шел за гробом. Из родных здесь, кроме меня, никого у покойницы не было. Правда, шли за гробом позади меня какие-то незнакомые мне личности, преимущественно старушенции разные, салопницы, которые встречаются во множестве у входных дверей в церквах. Вот идем мы чин-чином. Вдруг заметил я, что левая дышловая в дрогах начинает пошаливать: мотает головой, семенит ногами. Я стал внимательно следить за лошадьми, а кучер-олух начинает дергать вожжами, отчего и правая дышловая стала тоже поигрывать. Я подбежал к кучеру и закричал ему: «Что ты делаешь, анафема?!» А лошади-то от крика ли моего или от передергивания, или от иных причин как подхватят, да и понеслись во все ноги, марш маршем, как драгуны какие-нибудь на эскадронном
