поведение, но остановиться она уже не могла. Втащила ревущего Степку в раздевалку, сняла с него коньки, сунула в руки ботинки.
— Надевай!
Степка, всхлипывая, принялся развязывать шнурки.
— Горе ты мое, — приговаривала Ася, глядя, как он дрожащими пальцами терзает узел, — говорила ведь, расшнуровывай, прежде чем снять!
Сознание собственной вины заставляло защищаться перед Степкой, а лучший способ защиты — как известно, нападение.
Он наконец справился со шнуровкой, нацепил обувь, поднялся. Ася с болью оглядела его маленькую жалкую фигурку.
«Какая же я мразь», — мелькнуло у нее в голове. Мгновение она была готова прижать его к себе, расцеловать мокрое от слез лицо, попросить прощения за все, что только что наговорила, дать слово, что они немедленно, сейчас же, пойдут в это проклятое кафе и будут потом кататься до самого вечера.
Но все это длилось лишь мгновение. В следующую секунду Ася уже волокла Степку из раздевалки на улицу. Тот больше не плакал, покорно тащился позади и громко шмыгал носом.
Ася затолкнула его в подошедший трамвай, усадила на свободную скамейку и указала рукой в окно:
— Смотри, как интересно. Мы тут давно не ездили.
Степка демонстративно отвернулся от окошка и уперся взглядом в свои коленки. Ася с нетерпением считала остановки. Старушка, сидевшая напротив, глядела на них с любопытством.
— Ты почему маму не слушаешь? — Она наклонилась к самому Степкиному носу. — Вот гляди, Баба-яга съест.
— Бабы-яги нет, — сухо проговорил Степка.
— А ты почем знаешь? — Бабка хитро прищурила правый глаз.
— Знаю, — снисходительно ответил Степка, — не маленький.
— Сколько ж тебе годиков?
— Почти шесть.
— Большой, — старуха покачала сухенькой головкой, — а бузишь, как малыш. Стыдно.
— Он не виноват, — вступилась Ася, — я ему обещала кое-что, а выполнить до конца не смогла. Вот он и расстроился.
— А ты, милый, не расстраивайся, — посоветовала бабка, улыбаясь металлическими зубами, — мама в другой раз все сделает, как говорила. И насчет Бабы-яги не сомневайся, есть она, сердешная. Как ей не быть?
Степка глянул на странную пассажирку с недоверием и любопытством. Ася невольно улыбнулась, радуясь, что он наконец успокоился.
— Так-то, дружок, — старуха корявых! пальнем надавила Степке на нос, — вам выходить-то скоро?
— Скоро, — сказала Ася.
— Ну, всего хорошего, — пожелала бабка и, приблизив свою лицо к Асиному уху, произнесла шепотом: — Дите никогда не обманывай, оно все чует. Потом не простит.
У меня их шестеро было, детишек, так я им всегда только правду, как ни трудно. Коль обещала, изволь исполнить. Поняла, девонька?
Ася кивнула и поежилась. Ей вдруг показалось, что старуха знает всю ее подноготную — и то, о чем она думает, и куда торопится — знает и осуждает.
Она поспешно подхватила Степку и стала пробираться к выходу.
28
В клетке громко зашуршал Пал Палыч.
Морковка вздрогнула от неожиданности и тихонько выругалась. Алексей через ее голову потянулся к джинсам, достал из кармана пачку сигарет, закурил.
Лизавета глядела на него искоса, внимательно и весело, тоненько хихикнула.
— Ты чего? — Он уставился на нее с недоумением.
— Да нет, ничего, — она вытянулась поудобнее на простыне, — так, анекдот вспомнила.
— Какой еще анекдот?
— Рассказать? Идет Илья Муромец по лесу, видит у Змея Горыныча головы узлом завязаны, Соловья-разбойника кто-то мордой в дупло засунул, Баба-яга сидит по уши в своей ступе и трясется от страха. Развязал Муромец Горыныча, Соловью помог выбраться из дупла, подает руку Бабе-яге и спрашивает:
— Кто ж это вас так?
Та робко улыбается:
— Эх, Илюшенька, до чего ж ты хороший, когда трезвый. А то — свистишь не так, летишь не так… — Лизавета звонко расхохоталась.
Алексей улыбнулся.
— Ты на кого это намекаешь?
— Да на тебя, конечно. Кабы не жрал ты водку, как лошадь, да не дрался, цены б тебе, Лёшечка, не было. — Морковка ласково потрепала его по щеке. — Дура я, сама твоей зазнобе адресок дала. Не сказала бы, она, может, и не отыскала тебя. Был бы ты мой, как прежде. Сигаретку дашь?
— Бери.
Она закурила, свернулась калачиком у Алексея под боком.
— Больно зла была на тебя тогда, оттого и плюнула. Пусть, думаю, мается она, как я намаялась.
— Чего это ты зла была? — без особого интереса с просил Алексей.
— Здрасте, — Лизавета выразительно хмыкнула. — он и не помнит! Ты, когда с Мугутдином подрался и тот тебя уволил, бешеный был, аж трясся. Мне мужички стукнули, что у вас там заварушка. Я дела побросала и ходу к сторожке. Гляжу, ты мне навстречу топаешь, глаза от злости белые. Ну, я, на свою голову, попробовала тебя уговорить пойти к Мугутдину, повиниться, чтоб остаться на рынке.
— А я чего?
— Чего, говоришь? — Лизавета усмехнулась. — Отметелил за милую душу. Я потом два дня еле ноги таскала, спасибо, что не убил. Раззявый-то по сравнению с тобой — дитя малое. — Она глубоко затянулась и проговорила с грустью: — Потом еще мне Санек добавил, глаз изуродовал. Я сердитая была на всех мужиков, а на тебя пуще всех. Не стерпела… а надо было стерпеть. Ты б меня сейчас не гнал.
— Да я тебя и не гоню, — вполне дружелюбно проговорил Алексей, на которого Морковкин рассказ произвел впечатление. Сам он, хоть убей, не помнил ничего из того, что она говорила.
— Правда? — Морковка вдруг уткнулась носом ему в грудь.
Несколько минут они лежали молча, Алексей чувствовал ее горячее дыхание на своей коже. Потом Лизавета подняла голову, заглянула ему в глаза.
— Знаешь, какая у меня мечта? Самая-самая заветная?
Он покачал головой.
— Чтоб ты меня сюда, к себе… жить… Я б тогда, как верная собака, служила тебе.
— Зачем мне собака? — Алексей равнодушно пожал плечами.
— Ну не собака, рабыня. Стирала на тебе, готовила. Хочешь, выручку свою отдавать буду, а ты дома сиди, не работай?
— Ты это серьезно? — Он окинул ее насмешливым взглядом.
— Конечно, серьезно. Ты ведь болеешь, тебе отдыхать надо. Я ж понимаю…
— Чего ты понимаешь? — вдруг разозлился Алексей. — Дурь плетешь, слушать противно.
— Ладно, буду молчать, — покорно согласилась Морковка, — это ж я так… помечтала просто. Мечтать ведь не вредно, Лёшечка.
— Глупые у тебя мечты. — Алексей докурил и, приподнявшись на локте, глянул на стоящий на столе будильник. — Смотри-ка, уже пятый час.
— А у кого они не глупые, мечты-то? — нараспев протянула Морковка и сладко зевнула.
В коридоре протяжно скрипнуло.
— Кто это? — Лизавета удивленно подняла брови.
— Почем я знаю? — Алексей прислушался. Раздались тихие шаги, хрустнул паркет.
— Ты чего, квартиру не запер? — Морковка натянула до подбородка простыню. — Вот чучело!
— Заткнись, — Алексей подвинул ее, чтобы подняться. В
