вынырнул невредимый, подгреб к берегу, кинулся к столу, присосался к бутылке, но в ней было живительной влаги не больше, чем в гробу жизни. Он швырнул в меня пустой сосуд, но я, предвидя такой ход, заблаговременно ушел под воду, нащупал на дне глыбу, схватился и держался за нее, пока не сосчитал до сорока. Потом разжал руки и всплыл, недвижный, словно труп.
Я отдался течению, и оно понесло меня к стремнине. Я приоткрыл глаз и смотрел на Бесу, тот в свою очередь тревожно следил за мной, не понимая, играю я или у меня действительно остановилось сердце, он-то знал о моей болезни. Он вскочил, чтоб броситься на помощь, в то же мгновение я заработал руками и ногами и стал грести к берегу. Беса облегченно вздохнул, улыбнулся и сделал вид, будто встал только за тем, чтобы отлить, но меня не проведешь, я его тоже здорово напугал.
Я выбрался из реки, отжал в кустах ивняка плавки, оделся и подошел к столу, на котором стояла новая бутылка виски. Беса налил мне, я выпил и развалился на остывающем песке.
– Здорово ты меня напугал, – сказал я ему.
– А не надо за меня беспокоиться, – осклабился тот.
– Ты же мог разбиться.
– Не каркай, – он налил еще, я выпил.
– Уф, хорошо. Откуда столько бухла?
– Купил в дьютифри на Кипре, у наших друзей там квартира, – пояснил он.
И Беса принялся рассказывать про сказочный остров и про то, как они с Ангелом оттянулись там. На Кипре, говорил он, летом жара просто невыносимая, и, чтоб не сгореть на солнце, нужно купаться либо в семь утра, либо после шести вечера. Зато Средиземное море чертовски красивое и теплое, но люто соленое и зверски щиплет глаза… И не стоит ходить по улицам днем, потому что можно получить тепловой удар, даже если ты прячешься под зонтиком. По совету друзей они с Ангелом взяли напрокат машину с кондиционером, 25 евро в сутки, и объездили на ней весь остров…
Еще Бесе и Ангелу нравились вечерние прогулки по набережным Пафоса или той же Ларнаки, они покупали бутылку местного красного сухого вина, пили из горла, болтали, целовались или ссорились. Потом, конечно, мирились и пьяные возвращались в квартиру друзей, доверивших им ключ на месяц, и занимались любовью. При всем том Беса еще умудрялся писать этюды, и местные восхищались его работами. Беса дерзко работал кистью, мазками создавая удивительные образы, выпуклые, яркие и неповторимые. В училище я подражал ему, но у меня получалось бледно и мертво. Конечно, я завидовал Бесе, но он, как и полагается талантищу, не замечал этого, даже пытался научить меня настоящей живописи и таскал с собой на этюды. Но мне было лень гнаться за гением, все равно художника из меня не вышло бы, и весной на пленэре я больше флиртовал с хорошенькими туристками, пока он творил, причем весьма плодотворно.
По словам Бесы, киприоты обожают смотреть на закат, они приезжают на берег целыми семьями, вытаскивают из багажников своих автомобилей стулья, кресла, диваны, садятся на них и смотрят, как солнце опускается в море. А тут рядом художник такое вытворяет – перекидывает кистью краски заката на обтянутый холстом кусок картона. Разумеется, вокруг него собирался народ, и в тишине вдруг слышалось робкое: сколько стоит ваша картина, сэр? На что следовал дерзкий ответ гения: триста евро, но это только вам, прекрасная леди. У меня, к сожалению, в кошельке всего двести. Окей, давайте двести. Короче, Беса еще и подзарабатывал, чтоб платить за машину, бензин, еду, вино… Но однажды к нему подошел старик-киприот и попросил написать его портрет на фоне пальм, моря и догорающего солнца.
– Таме, слушай, – на черном занавесе ночи Беса прожег взглядом две дырки. – Я старался на совесть, клянусь, это была не халтура, мною владело какое-то безумное вдохновение, будто я пел оду острову! И старик, которого я написал, оценил по достоинству мою работу, отвалив мне пять тысяч евро за портрет, и я накупил Ангелу кучу тряпья и драгоценных безделушек…
– Круто, – говорю. – Но если у тебя с ней было все так хорошо, почему же она тебя выгнала?
– Юля говорит, что я неискренний, – вздохнул Беса, помолчав. – Попрекает меня тем, что я хорошо устроился. Но она сама затащила меня к себе и дала ключи! – Беса вытер лицо своей клевой рубашкой, которую я собирался выклянчить у него, но момент сейчас был не самый подходящий, пусть еще походит в ней. – А я смотрел за ее собакой, – продолжал Беса, – гулять выводил эту дрянь, дерьмо за ней убирал, а когда у нее случалась течка, мыл полы, хотя ты знаешь, я терпеть не могу собак, продавших свободу за бесплатную кормежку, то ли дело волки, – он уже не сдерживался и рыдал как дитя малое.
Я не знал, как утешить Бесу, того самого, который завалил шестерых вражеских солдат, когда те пытались взять его в плен весной 92-го. История потрясающая и почти невероятная: Беса отстреливался из окна в недостроенном доме, вдруг кто-то сзади приставил к его затылку ствол и велел сдаться. Беса, не говоря ни слова, развернулся и в упор расстрелял того парня и стоявших за ним его товарищей, не ожидавших такой развязки. Один из них, раненный в плечо, бросился бежать, но Беса догнал его в саду и забил насмерть ведром с засохшим внутри раствором. Я бы не поверил, но Беса отвел меня в тот дом и показал пять трупов. На шестого в саду я отказался смотреть, впрочем, Беса и не настаивал.
И этого человека скрутила в бараний рог какая-то блондиночка, пила его кровь, когда кончалось вино, которое Беса привозил из Цхинвала. Он и меня просил прислать бухла, когда у них кончались запасы, якобы на день рождения Ангела. По ходу дела я сосчитал, и оказалось, что у Юли не меньше шести дней рождения в году. Но как отказать другу, даже если он лжет? Однажды на Новый год я отправил автобусом в Москву сорок литров сухого красного, кучу осетинских пирогов и много-много сыра. По правде говоря, Юля мне не нравилась: не потому, что приходилось из-за нее тырить сыр, который делал отец, просто она была не в моем вкусе – видел я ее на картине Бесы. Мне было обидно за друга, но что ему посоветовать? Он сам нашел свою судьбу на какой-то выставке в Москве. У Юли, кстати, царская фамилия Рюрикова – Рюриковичи мы.
Беса немного успокоился, я налил бортовые,
