себе в голову, переубедить его невозможно.
– А теперь, друзья, послушайте моё мнение. Я понимаю важность проблемы, я думаю, что Комаров в чём-то прав. Поскольку с бензином у нас напряжёнка, он может потребоваться и радистам, и лётчикам, я сейчас подготовлю шифровку в УПА с просьбой разрешить использовать бензин, имеющийся в самолётных баках, для отопления жилых помещений. А пока прошу успокоиться и прекратить всякие разговоры на эту тему.
Все нехотя согласились с решением Сомова и недовольные и злые разбрелись по палаткам. В кают-компании задержался один Сомов.
– Вот так-то, доктор, – сказал он, пуская к потолку очередное колечко дыма. – Вот так иногда на ровном месте вспыхивает пожар, который потом очень трудно потушить, а порой и невозможно. Я, конечно, понимаю упрямство Комарова и вполне закономерную реакцию и Курко, и Щетинина, но из двух зол я предпочёл выбрать меньшее.
Это была уже не первая доверительная беседа с Михаилом Михайловичем. Видимо, моя профессия располагала его к откровенности. Он всегда с необычайным тактом умел погасить возникший конфликт. Думаю, Сомов придерживался взглядов Руаля Амундсена на методы руководства коллективом полярной экспедиции. «Я по собственному своему опыту, – писал Амундсен, – решил по возможности широко проводить на борту систему свободы – пусть каждый чувствует себя независимым в своей области». Таким образом – у разумных людей создаётся сама собой добровольная дисциплина, гораздо более ценная, чем дисциплина принудительная. У каждого появляется сознание, что на него рассчитывают как на мыслящего человека, а не как заводную машину. Успех экспедиции, открывшей Северо-Западный проход, был блестящим подтверждением его демократических идей руководства. В нашей экспедиции, несмотря на различия людей, своеобразие их характеров и привычек, без всякой психологической подготовки «на совместимость» участников объединяло высочайшее чувство ответственности, долга перед Родиной, доверившей нам эту трудную, опасную, но почётную работу. Все эти месяцы дрейфа на станции царит удивительный дух доброжелательности, готовности в любую минуту прийти на помощь товарищу, подставить своё плечо.
– Ну что ж, пошли по домам, – сказал, натягивая куртку, Сомов. – В вашей аптеке нет чего-нибудь снотворного?
– Найдём, Михал Михалыч.
Я забрался в спальный мешок и долго не мог заснуть. Сегодняшний «бензиновый конфликт» продемонстрировал не только усилившуюся раздражительность у всех без исключения, но и как мастерски Сомов умеет укрощать страсти, а также дал наглядный урок, как надо руководить коллективом в экстремальных ситуациях.
1 февраля
Арктика не устаёт напоминать о себе всяческими каверзами. То напустит на лагерь свирепый ветер, грозя унести палатки, разметать бочки с горючим, то удивит небывалым снегопадом, выполняя двухнедельную норму осадков. Но её сегодняшний сюрприз особенно неприятен: задвигались окрестные ледяные поля, полезли друг на друга ожившие глыбы. Воздух наполнен треском и гулом. Толчки то и дело сотрясают льдину, и палатки испуганно вздрагивают, натужно скрипя. Всю ночь мы не спали, прислушиваясь к каждому подозрительному звуку. Подвижки стихли только к утру, и мы тут же скопом отправились к месту событий посмотреть, что же натворила природа. А она на этот раз расстаралась. В серых рассветных сумерках открывшаяся картина выглядела удручающей. Примыкавшие к нашей льдине молодые поля превратились в беспорядочные груды торосов. Местами ледяные плиты наползли друг на друга, образовав какие-то гигантские надгробья. Но главное – аэродромная полоса оказалась в целости и сохранности, разве что местами появились неширокие трещины. Зато дальше за ней зловеще чернела огромная тёмная полоса открытой воды.
2 февраля
Сегодня – очередное медицинское обследование. Такие осмотры с измерением артериального давления, частоты пульса, выслушиванием и выстукиванием я регулярно провожу – каждые 15 дней. Одни – Яковлев, Никитин и Дмитриев – относятся к этому мероприятию с повышенным интересом, забрасывая меня всевозможными вопросами: что да как. Другие – со спокойным равнодушием, понимая необходимость своевременного обнаружения какой-нибудь хвори. Миляев – с ироническим любопытством, Курко и Комаров – с ворчанием, как к неизбежному злу и докторской причуде. Комара часто приходится по нескольку раз приглашать на осмотр, и лишь категорическое распоряжение Сомова заставляет его подчиниться. Но все без исключения охотно вкушают мензурку с настойкой женьшеня, охотно соглашаясь, что сие зелье весьма полезно: снимает усталость и повышает бодрость. Что это – результат благотворного влияния веществ, содержащихся в таинственном таёжном корне, похожем на фигурку человечка, или моих восторженных описаний его таинственных свойств? Трудно сказать. Сегодня должен прийти на осмотр Макар Макарович. Он во всём пунктуален и протискивается в лаз за час до ужина.
Развожу паяльную лампу, чтобы хоть немного прогреть воздух в палатке. Облачившись в белый халат, я внимательно выслушиваю лёгкие, сердце, а потом въедливо выспрашиваю, нет ли каких-либо жалоб, не изменился ли сон, аппетит и прочее. Макар Макарыч внимательно следит за моим лицом – не появилось ли на нём озабоченное выражение.
– Ну, как мои дела, доктор?
– Всё в порядке, – убеждённо заявляю я, укладывая инструменты на место. – Всё – как часы.
– Ну и слава Богу, – облегчённо вздыхает он, – а то я стал замечать, что аппетит ухудшился, и спать стал беспокойно – просыпаюсь по нескольку раз за ночь. Да и нервишки немного пошаливают – раздражаться стал по пустякам.
Впрочем, жалобы эти я выслушиваю почти от всех подопечных. Все они – признак полярного невроза. А причин для его возникновения в наших условиях предостаточно. Дают себя знать и условия нашей жизни на льдине. Всё чаще на медицинских осмотрах я выслушиваю жалобы на возросшую раздражительность, повышенную утомляемость, тревожный сон. Это – результат воздействия темноты полярной ночи, холода, неуюта палаток, постоянного ощущения опасности, которое усиливается при каждом торошении. Ко многому мы уже притерпелись. Но свыкнуться с полной оторванностью от Большой земли, отсутствием известий от родных и близких, видимо, невозможно. Это особенно гнетёт и давит.
Да и сам я чувствую порой, что стали пошаливать нервишки. Меня вдруг стали раздражать мелочи, на которые я раньше не обращал внимания: кто-то стучит ложкой по тарелке, кто-то хлюпает супом. Я стал болезненнее реагировать на ехидные замечания по поводу моей поварской неумелости и кулинарного новаторства. Но я сдерживаюсь, памятуя наставления Водопьянова и обещание, данное ему перед отлётом на льдину.
Смех – драгоценный дар
Смех – это драгоценный дар, ниспосланный нам Богом. Он облегчает нам жизнь в этом смешном мире и помогает терпеливо выносить удары судьбы.
Сомерсет Моэм, «Каталина»
Я давно усвоил постулат классика английской литературы и по мере сил старался не забывать об этом. Но время шло, запас смешных историй, остроумных розыгрышей и анекдотов уже истощился, и мы, как
