Какую еще работу?
– Легкую и хорошо оплачиваемую, – торжественно произнес Файвиш.
Копл опустил на землю полотняный мешок с выпирающими во все стороны рулончиками крепко свернутых газет и внимательно поглядел на главу общины. Несмотря на серьезный тон, было в его облике нечто глумливое.
– Ты, наверное, уже знаешь, что позавчера умер звонарь Яцек.
– Да уж знаю, – кивнул Копл. Звонарь курувского костела всегда покупал у него “Gazeta Warszawska” и “Monitor”, и утрата солидного клиента, конечно же, не прошла незамеченной.
– Вот я и подумал, а не стоит ли мне поговорить с ксендзом, чтобы он взял тебя на эту работу?
– Меня? – поразился Копл. – Да как ты можешь предлагать еврею стать звонарем в католическом костеле?
– А посуди сам, – теперь уже не скрывая глумливой усмешки, произнес Файвиш. – Какой ущерб от этого будет Всевышнему? Ну, позвонишь ты в колокола, соберется в костел с десяток стариков, половина из них заснет до начала молитвы, а вторая половина не помнит ни слов мессы, ни ее смысла. Просто постоят на коленях, покряхтят, попердят и отправятся по домам. Вреда от этого будет куда меньше, чем от той газеты просвещенцев, которую ты продаешь евреям.
– Больно ты горазд, определять ущербы для Всевышнего! – возмутился Копл. – И про вред и пользу тоже все знаешь!
Он хотел сказать еще что-нибудь обидное и злое, но вовремя спохватился, забросил на плечо мешок с газетами и пошел восвояси. Ну его к черту, этого Файвиша! Сильно навредить он не в состоянии, но испортить там или подкусить здесь вполне сумеет.
О, если бы глава общины мог предположить, к чему приведет его шутка, он бы сто раз подумал, прежде чем открыть рот. Но человек по природе своей легкомысленен и задирист, и ничто так не тешит самолюбие глупца, чем шутка с подковыркой. Длинный духовный путь необходимо пройти человеку, изрядно потрудиться над своим сердцем, чтобы изгнать из себя соблазн потешаться над другими людьми. Увы, Файвиш, хоть и носил хасидское платье, совершенно не работал над самоусовершенствованием и поэтому ухитрился подтолкнуть Копла к самому краю пропасти.
Спустя неделю после разговора с Файвишем, сидя как обычно в синагоге субботним утром и бездумно перелистывая молитвенник в такт с другими прихожанами, Копл заметил странную вещь. Буквы на страницах стали расплываться, их края разлохматились, словно собачья шерсть. И лишь в имени Всевышнего они оставались по-прежнему четкими.
Копл испугался. Первой его мыслью было: все, вот и конец, Всевышний забирает меня к себе. Как быстро, как неожиданно и как не вовремя. Он только начинает жить, только успел почувствовать вкус и сладость бытия, и уже надо прощаться. Почему так несправедливо, Всевышний? Про тебя говорят – Судья Праведный, Отец Милосердный. Где Твои справедливость и милость?!
Бессильно опустив руки, он принялся с последней любовью оглядывать такой привычный, такой знакомый, такой яркий и свежий мир. И вдруг его пронзила острая мысль, она вошла к нему через низ живота и, продравшись через кишки, застряла в темечке. Наверное, нечто подобное испытывают черви, когда их насаживают на рыболовный крючок.
«Все переменчиво в этом мире, только единый Бог остается неизменным».
Копл прикрыл ладонью глаза, словно во время чтения молитвы «Шма, Исроэль», и беззвучно зашевелил губами, обращаясь к самому себе и слышимый лишь себе одному.
– Это значит, что Бог один, только формы служения Ему разные. А раз так, для чего мне эти страдания – быть евреем? Всевышний посылает знак и говорит: вид служения неважен. Смени форму, а Я останусь тем же самым. Значит, это не предательство и не измена, я, Копл, останусь верным тому же самому Богу, только буду восхвалять его иным способом. Возможно, он лучше услышит мои молитвы, если я буду произносить их в костеле, а не в синагоге? Да-да, наверняка именно этого Всевышний и хочет от меня. И это вовсе не конец всей жизни, а конец старой, неудобной и позорной и начало другой, более счастливой.
Он закрыл молитвенник, вышел из синагоги и направился к своему дому. Решение было принято, оставалось лишь сообразить, как лучше всего воплотить его в жизнь. Пока Коплу приходилось возвращаться к жене-чернавке, но в голове, ах, в голове уже начали кружиться полногрудые видения с голубыми глазами.
Ничего не подозревающая Фаня ждала мужа после субботней молитвы. Надраенный субботний кубок, подарок на свадьбу, сиял от нетерпения, когда же в него польется рубиново сверкающее вино, а рядом на столе, прикрытые чистым полотенцем, дожидались своего часа две ароматные халы.
Фаня с ранних лет славилась как изрядная стряпуха. Лучше всего у нее получалась выпечка, даже ангелы на небесах и те мечтали отщипнуть кусочек от ее субботней халы. Мечтали тщетно, ведь ангелы хоть и видят мир из конца в конец и поют славу Всевышнему у самого Престола, не могут ни есть ни пить, а только нюхать.
О, этот дивный аромат, исходящий из печи накануне субботы! Блажен, кто его когда-нибудь вдыхал! Сладкое преддверие к приходу царицы, намек на ожидающее душу райское блаженство, тайны рассечения Красного моря, сокровенные секреты мироздания – что только не таится в запахах, наполняющих перед началом субботы кухни в еврейских домах!
Женщинам не нужно учить Тору, святость наполняет их души во время готовки, а пальцами управляет сам Всевышний. Каждую пятницу Владыка мира покидает свои чертоги, чтобы спуститься из мира горнего в обитель дольнюю и встретиться с любимыми дочерьми.
Это мужчинам надо тяжело трудиться, всю жизнь корпеть над книгами, в надежде раскрыть душу и получить искорку святости. А еврейская женщина – стоит ей только начать месить тесто для субботней халы, как Создатель Вселенной уже с ней, уже внутри ее тела, уже ведет ее руки и согревает ее сердце.
Коронным блюдом Фани были тейгелах. Это печенье похоже на манн, манну небесную. У того был вкус, как у теста, варенного в меду, именно так и готовят тейгелах. Кто не пробовал тейгелах, не знает вкуса еды с Неба, а кто не пробовал тейгелах Фани, вообще не знает, что такое наслаждаться пищей. Разумеется, на субботнем столе рядом с другими кушаньями красовалась вазочка со свежими тейгелах.
Копл ворвался в свой дом, как янычары в захваченный город. С решительным лицом налил полный кубок вина и резко выпил.
– Копл, – ахнула Фаня. – А кидуш, Копл?
– Хватит, – отрезал Копл, вытащил из-под салфетки халу и, не омыв руки, начал ее уплетать, откусывая прямо из середины. Фаня ахнула, прикрыла рот ладонью и обессиленно опустилась на скамью. С мужем что-то происходило, болезнь или внезапное помешательство, и она не знала, как себя вести.
