единицы. Ник, кстати, нашёл у них, у всех, общий занятный рудиментарный ген… неважно. Важно, что они живут, как сами хотят, не испытывая принуждения. Как и все гелы. А что, если прав мой сын, и гелы… и мы действительно становимся роем насекомых? Что, если этому бесполезно сопротивляться, потому что источником «синдрома четвёртого греха» является ген бабли, без которого нашу… расу гелов невозможно было бы создать в принципе? Я запутался, Скотт. Я слишком зажился на этом свете. Не из эгоизма, поверь, а из страха бросить на самотёк дело всей жизни. Всех наших жизней, мой бедный друг…
Аве наконец-то поднял взгляд. В кресле напротив сидел безупречно прекрасный гел, черты лица которого немного напоминали старину Скотта. Губы безмятежно улыбались, а вместо глаз зияли чёрно-багровые дыры. Ах да, старина Скотт выцарапал себе глаза в припадке безумия и умер через пару лет в абсолютной темноте.
— Прости. Прости меня…
Безумец качнулся в кресле раз, другой, поймал одному ему слышный ритм и загудел на невыносимо высокой, назойливой ноте.
Аве вскрикнул и проснулся. Зудел, разумеется, планшет. Новый день спешил рассказать о новых бедах.
Возникновению в вирт-окне лоснящейся лысины Михаэля Авессалом даже обрадовался. Сугубо деловые между ними отношения сводили всяческие любезности к минимуму — как раз то, что сейчас нужно. На краю изображения маячила массивная тень Василя, но не проявлялась ни единым звуком, ни каким-либо заметным жестом: в присутствии своего командующего армейцы вели себя тише воды и ниже травы.
— Дома Штефана нет, — сухо доложил Михаэль, опустив приветствия до лучших времён. Изображение подрагивало. — Но он тут был совсем недавно. Мы обнаружили интересное, Аве. Много интересного.
*
Дом крошечный, низкий — все ангелы почему-то предпочитают клетушки и презирают аэродизайн. Самое жилое впечатление производила кухня. Конечно, ангелы, как и солдаты, нуждаются в хлебе насущном. По полу зачем-то были разбросаны свежие опилки — много, ковром. Золотистые тонкие стружки устилали деревянный пол толстым слоем, местами собираясь в небольшие курганчики. Прослеживались три чётких дорожки: от кровати к двери, на кухню и в ванную.
— Это ещё зачем? — удивился Василь, озадаченно теребя чуб.
Шеф зыркнул недружелюбно, и неуставные вопросы отпали сами по себе. Сквозь сильный запах дерева и смолы еле слышно пробивались весьма необычные ароматы. Были и знакомые. Ну, Михаэлю знакомые. Так-то опознать специфический запашок смогли бы очень и очень немногие. Ник бы сразу узнал, это точно.
— Должны быть ещё комнаты, помещения какие-то, — сказал Михаэль, едва заметно морщась. — Ищи.
Василь взялся выполнять со всей ответственностью. Под стружками (ёжики! чтобы только сгрести эту клятую древесину — час понадобился!) не нашлось абсолютно ничего интересного. Никаких люков, тайных ходов или гидрогелевых оболочек от биокристаллов. Мышиное дерьмо нашли, в количестве. И мелкий бытовой мусор. В холодильнике — недоеденная тыквенная каша, молоко, сыр. В единственном шкафу — обычное барахло. Для ангела, конечно, обычное. Гелу бы понадобилось другое обычное. Стол, комп старый, слабенький, без пароля или какой-то ещё защиты. В компе — дневник последней миссии, который стоит, конечно, изучить, но понятно, что там ничего интересного. Просиженное кресло.
— Ничего нет, шеф, — сказал Василь, искренне считая, что облегчение на его дублёной роже не читается. — Может, не там ищем?
Михаэль грустно усмехнулся (мысленно). Василь честно старался, но как же он не хотел ничего найти…
— Там, не сомневайся, — неприятным голосом (а кому нравится ломать старую дружбу?) отозвался старший. — Ты обратил внимание на генератор возле дома? Он вдвое больше обычного бытового, а здесь и питать-то нечего. Даже простенького голо нет, даже климат-системы, не говоря о синтезаторе. Могу спорить, что за кашей он ходил в синт-центр. Куда-то же вся эта энергия должна идти, а?
— Тыквы у него в огороде растут, — проворчал Василь. Он сопротивлялся признанию очевидного, как только мог.
Но искать продолжил. Михаэль не помогал — хотел, чтобы солдат сам справился. И таки дождался.
— Стена между комнатой и кухней слишком толстая, — сказал Василь несчастным голосом. — Полость не простукивается, но кабель от генератора… раздваивается. Часть в доме, а часть идёт с концами под ту стену. Надо ломать, шеф.
— Не советую. Лучше поискать дверь, люк или что-то в этом роде. А потом связаться с кем-нибудь из наших, кто умеет работать с декриптером…
Василь быстро наклонился, скрежетнув псевдометаллом оперения, и рванул плинтус, неплотно прилегавший к стене.
Полоска гибкого пластика отлетела с громким щелчком, открывая чёрную щель — оскал неизвестного зверя. Прежде, чем Михаэль успел отреагировать, его солдат вставил в образовавшийся разлом пальцы и с натугой потянул вверх. Стена вздрогнула пару раз и подалась. Поползла, кряхтя и постанывая, будто жалуясь на непотребное, грубое насилие. Выдранные с корнями, с мясом, со всеми титановыми потрохами запоры болтались по нижнему краю открывшегося входа в подпол.
— Ну или так, — после паузы согласился Михаэль.
*
— Ну, плазмомёт — это само собой. Самодельный, оригинальной конструкции. И из него недавно стреляли. Хроносвязь. Штабель полураспакованных коробок — полный набор оборудования для биомодификаций. Мы пошарили — и по коробкам, и по лабораторному журналу. Интересные вещи, скажу тебе, Аве. Есть кое-что и его собственной разработки.
— Это Ник сказал, что собственной? — заинтересовался Авессалом.
Михаэль покачал лысой головой:
— Зачем Ника дёргать лишний раз? Я и так знаю, что никто в Гелио не ведёт работ по модификации йорнов. Ну, теперь уже никто — кроме этого ёжикова сына Штефана.
— Что?.. — жалко булькнул старейший гел. — Йорны?..
— Даже не сомневайся. Как минимум один, но это не точно. И меня чрезвычайно интересует, куда делся изменённый рогач и как он нынче выглядит. Мы ещё пороемся тут немного, а ты решай, кого и как подключать к поискам Штефана. Это уж, прости, не задача армии.
Проводить незаконные обыски в частных домах тоже не входит в её задачи, но Авессалом решил не заострять.
***
Глаза застилает пеленой ненависти. Древо, как же он ненавидит всю эту ложь, эту фальшь, весь этот проклятый золотой глянец…
Болото — зловонное и топкое — вот что такое Гелио на самом деле. Все живущие в нём — мертвы. Точнее, они так толком и не родились, с первым вдохом заполнив лёгкие гнилой чёрной водой, тиной и жидкой грязью. Нафаршированные биодрянью манекены, не стоящие кончика ногтя любого из живых. Настоящих живых.
Штефан, ангел иферский, идёт по шелковистой траве, и хруст ломающихся под ступнями стеблей отдаётся болезненной пульсацией в затылке. Он рад боли, потому что болит — у живых.
Манекены двигаются слева, справа, спереди и позади. Рядом, но за тысячу парсеков. О, если бы
