перестало быть миром — обо всем, что он испытал на пути в лагерь беженцев. Он дошел до Арды пешком. Опоздав на общую эвакуацию, он два месяца пробирался через скованные льдом фьорды. Он шел через брошенные города-призраки, он был там совсем один, и Серость шла за ним по пятам. Он полз по вечной мерзлоте, где кругом громоздились занесенные снегом обломки сбитых дирижаблей. Еще Окерлунд рассказывает о лошади, которая везла его сани и которую он в конце концов съел. А Анита рассказывает ему о Йеспере. Она говорит о нём только хорошее.
Завод боеприпасов, где работает Анита, является стратегическим предприятием. Хотя он спрятан глубоко во фьордах, недавно запущенный Меском на орбиту разведывательный спутник «Мозаика» обнаруживает его. Экуменический агрессор стирает завод с лица земли градом бомб, и модель исчезает в вихре войны. Это происходит через шесть лет после той вьюжной ночи, когда уехали Хан, Йеспер и Тереш.
За южным побережьем Катлы враг материи, Великий Переход, погребает под собой то, что осталось от изолы. Той, где были Вааса и пляж Шарлоттешель. Теперь оттуда больше никто не приедет, хотя в лагерях по-прежнему ждут отставших — друзей и родственников. Где-то там, посреди Серости, сидит в своей кухне Анн-Маргрет Лунд, в ее доме тихо и прибрано. Бывшая учительница, одетая в бежевые юбку до колена и пиджак, смотрит, как плесневеют абрикосы. Пожалуй, излишне говорить, что в полицию она так и не обратилась. Анн-Маргрет отпускает руку мужа. Как и остальные, она ничего не может поделать в этом бесконечно длящемся состоянии, когда ощущение настоящего понемногу пропадает. Но в то время, как другие растворяются в своих воспоминаниях, она просто теряется. Как будто ее жизни не было. Прошлое не ждет ее назад. Она просто бродит по комнатам, одергивает бабушкины кружевные скатерти и покрывала, расправляет шторы на карнизах. И вот так, сохраняя достоинство, она отказывается предаваться тому экстазу, что сопутствует разрушению человеческого духовного мира. Ничто не наполняет ее ладони, ничто не возвращается.
И когда изола Катла окончательно погрузится в Серость, Анн-Маргрет Лунд без малейшей радости превратится в белковое тело.
16. ЭНТРОПОНАВТ
За шесть лет до этого где-то далеко, на самом краю другой изолы, просыпается человек. Идет семьдесят второй год. Он здесь совсем один. Утром в брезентовой палатке темно и холодно, человек свернулся в клубок в своем спальном мешке. Он трет бока, чтобы согреться, поношенный свитер из овечьей шерсти кусает кожу. Это разгоняет кровь, и человек наконец решается высунуть из мешка руку. Он спит в шерстяных перчатках без пальцев. Это обычная хитрость его профессии. Он шарит по полу, находит в темноте фонарик и с полминуты возится с замерзшим выключателем. В конце концов лампочка загорается; электрический огонек так жалок, что едва освещает одноместную палатку. Поджав под себя ноги, человек садится в спальном мешке и пытается отогреть руки. Он дует на пальцы, его беззубый рот вздрагивает. Луч фонарика освещает штамп на внутренней стороне палатки: «Кооператив "Микрокосмос"».
Человек прикладывает к брезенту ладонь: он холодный, палатка провисла под тяжестью плотно укутавшего ее снега. Снаружи не проникает ни лучика света, шума ветра тоже не слышно: за ночь буря утихла. Электронные часы показывают, что сегодня день его рождения: ему тридцать девять лет. Сейчас 7:15 утра. Скрючившись в своем микрокосмосе, человек выбирается из спального мешка, набрасывает поверх свитера куртку-анорак и сует ноги в ботинки на шнуровке. Замок на входе с треском расстегивается, и прямо как есть, с голыми ногами, человек выходит из палатки прямо в Серость.
В двадцати километрах от края света тихо падает снег. В утренних сумерках человеческая развалина ковыляет к дереву в паре метров перед палаткой. Из дымки проступает черно-белый, как во сне, таежный пейзаж: зазубрины скал и призрачный неровный строй низкорослых елей. Сквозь снег и туман в обесцвеченный мир проникает едва различимая синева — откуда-то, куда не достигает взгляд. Сейчас утро, светлее тут уже не будет. И в этом тусклом свете под голым деревом стоит полностью устраненное человеческое существо. Энтропонавт. Стареющий рокер. Его зовут Зигизмунт Берг, и на нём темно-синие трусы с белой каймой. Он писает.
Лагерь разбит на склоне холма, на окруженной елями террасе. По туманной долине внизу разносится сначала звук скребущей по снегу лопаты, когда энтропонавт откапывает палатку. А после — стук топора. С охапкой хвороста в руках Зигизмунт Берг идет через поляну обратно к палатке. В воздухе плывут крупные хлопья снега, на ногах у мужчины теперь надеты вытертые джинсы. Куртку он расстегнул, пока работал, капюшон откинул на плечи — и вдруг он замирает. Впереди, за серой завесой, что-то пошевелилось.
Тишина. Это та тишина, из которой возникло всё остальное молчание. Энтропонавт резко, коротко вдыхает; звук дыхания, шум крови в ушах здесь кажутся такими громкими, что оглушают. Потрескивают прижатые к коленям дрова. Он стоит, не шевелясь, привычно сгорбив спину. Снегопад прекращается, Серость теперь неподвижна, как и он. Тянутся минуты, на электронных часах замирают цифры «07:48».
Слышится цокот копыт по граниту. Прямо впереди, на скале, из Серости выходит козерог. Зигизмунт пристально смотрит на него, а козерог смотрит на Зигизмунта. Глаза у обоих темные, влажные от холода. На голове у Зигизмунта Берга залысины и конский хвост стареющего рокера, а у альфа-самца — корона огромных рогов. Позади животного проходит его стадо, цветные силуэты движутся сквозь Серость; ноги выпрямлены, копытца подгибаются — они карабкаются в гору. Рога козерогов прорезают туман, словно копья идущего войска, из ноздрей у козлят вырываются струйки пара. Молодняк идет бок о бок с матками, и замыкает шествие сам король. Качнув рогами, козерог отступает в Серость. Он оставляет энтропонавта одного.
— Не уходи, — просит Зигизмунт плаксивым, пьяным голосом, — пожалуйста, не уходи! — Он бросает хворост и пытается взобраться по заснеженной каменной стене. Руки в беспалых перчатках обшаривают гранит, ноги не находят опоры. Тяжело дыша, он мечется в тумане среди карликовых елей. Никого нет, все уже ушли, что ты там ищешь, дуралей?
— Не уходи, пожалуйста, не уходи… Ты как тот старикашка! Знаешь, тот, что ходит в парк дружить с белочками: «Микки, Микки, иди сюда, маленький!» Нужда в близости просто смертельна. Ему ее не вынести.
— Но мне так одиноко.
— Ты никогда не будешь одинок, Зиги. У тебя есть ты!
Двадцать один год назад, на зимних каникулах, ночью, Зиги стоит на остановке конного трамвая. Через два дня пятьдесят первый год станет пятьдесят вторым. Вокруг спит малоэтажный пригород Ваасы, уже поздно и темно, но Зиги никуда не торопится. Мама не ждет его домой.
