рядом с собой. Это чувство было настолько сильным, что я сказала: “Отойди немного”, и он отошел, как только ветер стих. Потом я поняла, что это он, и умоляла его вернуться, и снова поднялся ветер, и я вновь почувствовала его».
Выход из туннеля становится все ближе, свет ярче. Стены уже нам по пояс.
«Теперь всякий раз, когда я иду и чувствую ветер, я чувствую и его. Не так сильно, как в тот день, но я чувствую его, и это чудесно».
Стены доходят нам до колен, и траншея расширяется. На выходе свет становится ярко-белым.
«Его смерть открыла мне, что такое чистая любовь. Насколько сильной она может быть, даже если человека больше нет рядом с тобой».
Туннель заканчивается. Только что мы были под сводом из веток и листьев, а в следующее мгновение мы уже на открытом лугу. Я слышу журчание ручья и оглядываюсь, но не вижу его. Слева от нас – долина, за ней возвышаются холмы.
Мы идем по высокой траве, ветер треплет низ наших штанов. Тропа вьется все выше. Мы всё идем, и идем, и идем. Никогда раньше я не видел ее такой. Она продвигается вперед все быстрее и быстрее, как будто сжигая что-то позади. У меня болят икры. Мы продолжаем мчаться, ничего не замечая, пока не достигаем вершины холма, и тогда останавливаемся. Мы сидим на наших рюкзаках и смотрим на долину.
«После того, как Джулиан умер, – тихо говорит она, – я посмотрела на свое тело и подумала: “Что это?”, – она указывает на небо. – Впервые я почувствовала, что моя душа где-то там, снаружи. А это… это оболочка. Я почувствовала себя полностью вне своего тела и поняла, что смерть – это лишь маленькая частичка целого».
Она открывает пакет с оливками. Это навевает воспоминания о нашем с ней первом совместном обеде.
«Все те страхи, которые мы испытываем по поводу своего тела, – говорит она, – нас беспокоит, что мы состаримся, что живот отвиснет, появятся морщины – все это не имеет значения. Тело – не что иное, как оболочка, – она кладет обе руки на колени, пакет свисает у нее между пальцев. – Я просто хотела поскорей избавиться от всего этого и присоединиться к нему, – она роняет пакет. – Наши тела разрушаются. Смерть – это всего лишь вспышка, просто вспышка в… чем бы то ни было».
Ее плечи поднимаются и опускаются при каждом вздохе. В ее глазах все еще тот же отсутствующий взгляд, но появилось и что-то другое. Как будто они смотрят не вдаль, а сквозь пространство.
«Разговоры о нем, – говорит она, – навевают много воспоминаний, даже дурацких. Он был частично глух на левое ухо, и в моменты особой нежности я шептала ему на ухо. Он поворачивался ко мне и кричал: “Что?” Я кричала в ответ, и мы оба смеялись, – она смотрит прямо на меня, ее взгляд настолько пристален, что я почти вздрагиваю. – Просто удивительно, по чему мы скучаем, когда они уходят».
Трясущимися руками она прикуривает еще одну сигарету и глубоко затягивается.
«Я была так счастлива, – говорит она. Теперь она улыбается. – Я верю в это. В моей жизни так много прекрасного, что когда я думаю об этом, господи, у меня просто захватывает дух».
Она указывает на меня сигаретой.
«Запомни это, особенный мальчик. Никогда не забывай о красоте».
Солнце скрылось за холмами. Тонкая красная линия пересекает гребни, как будто они охвачены огнем.
«Я не забуду, Кэт».
Над головой проплывают полосы облаков. Красный цвет над холмами усиливается, а низ облаков становится ярко-оранжевым.
«Кэт, мне кажется, что сейчас самое время покурить».
Она протягивает мне сигарету и прикуривает ее. К ее щекам вернулся румянец.
«Я начинаю беспокоиться за тебя», – говорит она, наблюдая, как я затягиваюсь.
«Это последняя», – говорю я, отставив руку с сигаретой.
«И все же я беспокоюсь, – говорит она и смеется. – Мои дети жалуются, что я становлюсь немного похожей на мумию».
Мы курим в тишине. Слышны только редкие завывания ветра. Сначала из вида исчезают холмы, затем облака. Сейчас они в основном серые, чуть красноватые по краям. Остальная часть неба, светло-голубая, темнеет. Когда мы докуриваем сигареты, ветер становится холоднее и начинают стрекотать сверчки. Согласно указателю, который мы прошли, следующая деревня находится менее чем в километре отсюда.
«Брр, – говорю я, и мое лицо покрывается мурашками. – Идемте дальше?»
Она кивает, улыбаясь, и я помогаю ей встать.
«После его смерти, – говорит она, – какое-то время ничто не имело значения. Дети выросли и больше во мне не нуждались. Мой муж тоже не нуждался во мне – по крайней мере, я так думала – ошибочно, – в любом случае я не хотела здесь задерживаться, – ветер хлещет по нам с тихим свистом. Ее улыбка все еще на месте. – Но я рада, что задержалась».
Я смотрю на нее: ласковые глаза, морщинки, серебристые волосы, румяные щеки. Я знаю ее так недолго, но теперь не могу представить свою жизнь без нее. Я протягиваю руку и беру ее за ладонь. Мы оба улыбаемся.
«Я тоже, Кэт, – говорю я. – Я так рад, что вы задержались».
День тридцать шестой
Я иду медленно, опираясь на толстую ветку, одна лодыжка туго обмотана эластичным бинтом, появившимся по милости мокрого пола в приюте. К середине дня я догоняю Кэт. Она отдыхает на берегу ручья, сняв ботинки и опустив ноги в воду.
«Эй, привет, – кричит она, когда я подхожу ближе. – Ну, как твоя нога?»
Я бросаю свой рюкзак на землю и сажусь. «Уже лучше».
«Давай посмотрим», – говорит она.
Я снимаю ботинок и носок и разматываю повязку. Она надевает очки и осторожно осматривает ногу, надавливая на лодыжку. Когда она прикасается ко мне, боли почти не чувствуется. Я говорю ей об этом.
«Ну, – бормочет она, вертя ступню в руках, – знаешь, у меня была небольшая практика».
Я откидываюсь назад и смотрю на деревья. Солнечный свет согревает мое лицо. Ниже по течению раздается журчащий звук небольшого водопада.
«Как поживают твои страхи?» – слышу я ее голос.
Я задумываюсь. Благодаря лекарствам, которые она достала, глаза медленно заживают, и когда я думаю о своем отце и его страданиях, то чувствую печаль, но мой желудок уже не сжимается так, как раньше.
«Все еще на месте, – говорю я, – но не такие сильные. И они меня не донимают».
Я чувствую, как она втирает мазь в мою лодыжку.
«Испытывать страхи
