беспамятной экономки, плакала, ругала себя и жалела женщину. Старая Барбра, приведенная Гансом, оказалась местной знахаркой, пользовавшей крестьян многие годы. Маленькая сгорбленная старушка с острым взглядом шустро протопала к лежавшей Ванде, ощупала, осмотрела, вздохнула и вынесла вердикт:
— Дура Ванда, как есть дура! Сама влезла в яму, сама и виновата! Говорила я ей не связываться с этими сучками, а она — жалко, хорошие, как дочери мне! Тьфу, слушать было противно! А ты, дорогой господин, тоже хорош! Что, неужели не видел, кто к тебе явился? А? Вроде и не дурак, а допустил беду, еще и уехал! Как они вас всех тут не потравили еще! Видать, хранители у тебя и сына сильные, ей-то вон — она указала на Аню — все равно, знает, что почем, да только где ее воля? Власти ей должной не дал, вот и вышло, что вышло..
Барбра вздохнула, махнула рукой.
— Не поднимется Ванда уже, раньше надо было приходить…Травили ее месяц, не меньше. Чем — вам знать не обязательно, но баб тех потрясите, должны быть у них травки, найдете что, посмотрю. Ладно, что уж теперь. Ты, Карлуша, не вини себя сильно, не по твоим зубам змейки, да ты и сам, поди, понял. Ванду я предупреждала, только не думала, что ее еще и на смерть приговорили. Дурман бы прошел, а вот отрава — нет. Старею, знать… И ты, девка, не грусти, каждому свой срок, знаешь ведь. Но ходи осторожно впредь — вдруг предупредила старуха — может, и обойдется, но лучше строжись! — Знахарка наклонилась к уху попаданки и прошептала — и будь готова…
«К чему?» — хотелось заорать Ане, но Барбра уже повернулась к Вайсам.
— Вы бы зашли ко мне на чаек, а то всех привечаете, а меня забыли! А за народ-спасибо, лучше жить стали, это по-божески! И гоните зло из дома-то! После Ванды я приду, очистить надо тут все. Прости, господи, нас и ее, бедную!
И ушла, шаркая ногами, а оставшиеся погрузились в траур: Ванда умерла на рассвете Христова Воскресения. Приехавший священник очень сокрушался по покойнице, но обещал ей легкое посмертие, коли забрал Господь ее в свой светлый день. Правда ли это, было абсолютно наплевать. Слуг отпустили на неделю, тихо схоронили экономку, и добрались до сидевших взаперти Гимлерок.
Глава 39
Растрепанные, подурневшие Клара и Эмма стояли пред Карлом и Хенриком, всем своим видом демонстрируя вселенскую печаль и обиду. Первой открыла рот Клара:
— Герр Вайс, я не понимаю, чем заслужила такое отношение! Вы даже не дали нам проститься с бедной Вандой!
И тут Карла прорвало!
— Бедной Вандой? Проститься? Да как ты, сука, смеешь произносить ее имя? Ты ее отравила, и строишь из себя жертву? — он схватил вдову за шею и сжал так, что блондинка начала задыхаться, а Эмма зарыдала. — Да как вы смеете! Солдафон, насильник! Если бы мой отец знал, как вы поступаете с родней, он…
Карл отбросил женщин от себя, сел в кресло и заговорил:
— С родней, говоришь? А кто мне родня? Вы — точно нет, вот Ванду я скорее бы назвал родной, чем вас, милые…Кто? Не Гиммлер, это я уже знаю, потому что у Генриха Гиммлера не было дочери, сын его давно живет в Голландии и служит во флоте, а жена скончалась десять лет назад от чахотки, после чего мой вроде как родственник и запил, отчего и умер в одиночестве пару лет назад. И так, кто же вы и для чего явились в мой дом, принеся горе и смерть?
После слов генерала с женщинами произошла мгновенная и разительная перемена: обе выпрямились, слезы высохли, лица разгладились, и у обеих на губах расплылась циничная улыбка. Дамы переглянулись и засмеялись.
— Да вы умный, герр генерал, поняли, наконец, что вас провели как сосунка! И если бы не эта идиотка Ванда, женились бы вы на нас, оба, как миленькие! Никуда бы не делись, нам и осталось, что вашу жидовку убрать! Чуть перестаралась я со старухой, осечка вышла — развязно заявила Клара. — Кто мы — вам знать не обязательно, не вашего ума дело. Больше мы ничего не скажем.
Да и спрашивать Вайсы не хотели, связали обеих и отправили в Крайбург в мэрию как убийц. Власти не стали спорить с уважаемым человеком, и за аферистками закрылись двери городской тюрьмы. Одно в порыве брезгливости не сделал генерал — не обыскал преступниц, а те смогли спрятать в юбках прихваченные в замке монеты, смогли заплатить страже и сбежать накануне отправки на каторгу. Но Вайсов это уже не волновало: всем подданным было запрещено принимать, помогать любым незнакомкам и отправлять всех в замок под охраной для допроса у генерала.
***
Воронцова вынуждена была заняться замком после смерти Ванды. Впрочем, Аня даже радовалась возможности закрутиться в делах, чтобы падать в кровать и отрубаться от усталости. На девять дней она устроила поминки: наварила кутьи, напекла блинов, установила рюмочку с водкой и кусочком хлеба на окне кухни. Пришли вязальщицы, Эрих, Лукас и Эльза, плакали Мирко и Ганс, сестра Ванды с семьей, еще какие-то женщины, Аня не следила. Удивлялись блюдам, но не отказывались, вспоминая под три рюмки покойницу. Сестра экономки забрала все ее вещи и деньги, поклонилась Анне и сказала:
— Я не верю, что Ванда вас ненавидела. За столько лет я от неё ни слова плохого про вас не слышала, наоборот, она так радовалась новому от вас. Не могу понять, что с ней случилось, — женщина вздохнула. — Вы простите ее, фрау Анна! Она была хорошей!
Воронцова обняла крестьянку и заверила, что никогда так не думала. Это просто несчастный случай, сказала она на прощанье.
Помянули Ванду и с Вайсами, было грустно и обидно, тяжело и муторно. И если бы не дела у всех, депрессняк был бы обеспечен надолго.
***
Немного полегчало после сорокового дня, тем более что начался покос, зацвели картошка и перцы, набухли корзинки подсолнухов, спела земляника, и Аня все чаще покидала с Мирко и Гансом замок, отправляясь в лес или на озеро, купаться. Сидя на солнце, вдыхая аромат свежести от воды и травы, Воронцова лениво размышляла о словах Барбры, которые та выдала ей на кладбище, куда однажды забрела попаданка.
— Не грусти, девка, не томи ушедших и не рви себе душу. Упокоилась Ванда, мир праху ее. Сама выбрала дорогу, никто не гнал. Видать, была внутри неё тьма, скрывалась до поры, а
