Книга История из Касабланки - Фиона Валпи

Я сижу у окна в комнате Грейс, рядом со мной стопка из двенадцати блоков ручной работы, уже законченных мной. Я дошиваю тринадцатый – и последний. Мои пальцы уже привыкли к шитью, и я могу работать над сборкой аккуратно вырезанных треугольников «Древа Жизни» почти автоматически.

Концентрация на рукоделии помогла мне избавиться от постоянного желания отрывать заусенецы на ногтях, кожа на пальцах немного зажила, и теперь держать иглу не так больно. Мои руки все еще потрескавшиеся и сухие, а грубые чешуйчатые пятна горят и зудят, но когда я шью, боль отступает на задний план. Я чувствую себя спокойнее, потому что есть на чем сосредоточиться. Продумав, как лучше всего расположить цвета и принты, чтобы они создали единое, гармоничное целое и в то же время позволяли каждой детали рассказывать свою собственную, индивидуальную часть истории, я соединю все треугольники вместе.

Пока я шью, меня накрывают воспоминания. Иногда они заставляют меня улыбаться. Порой по моей щеке скатывается слеза, и я смахиваю ее тыльной стороной ладони, соль обжигает грубую покрасневшую кожу. Я думаю о том дне, когда, отправившись с группой друзей обедать в паб, встретила Тома, и о том, как мы, увлеченные разговором, остались с ним вдвоем – уже после того, как все остальные ушли. Нам не хотелось, чтобы день заканчивался, и мы прошли несколько миль вдоль реки, Том рассказывал мне о своей работе и о планах на будущее в мире с безграничными горизонтами, а вокруг падали осенние листья. Мы вернулись в мою квартиру, пили чай, обхватив горячие чашки обеими руками, чтобы согреть замерзшие пальцы, и когда он очень осторожно поставил свою на кофейный столик, я поняла, что он собирается меня поцеловать. И я знала: как только он это сделает, наша жизнь уже никогда не будет прежней.

Я помню свой первый день на новой работе, когда в первый день нового учебного года тридцать шестилетних детишек вошли в мой класс и сели на свои места, такие же взволнованные, как и я. Я уже приколола несколько ярких плакатов к доске, висящей позади моего стола, и заполнила маленькие полки в читальном уголке книгами, которые я любила и которыми хотела поделиться со своими учениками. Сейчас, пока я шью, их лица, наполненные радостью и любопытством, проплывают передо мной. Одновременно я вижу лица детей в центре для беженцев, их глаза выражают совсем другие эмоции, которые ни один ребенок не должен переживать. И все же есть проблески той же невинности и веселья, когда они слушают мои истории и смеются над нелепыми выходками их персонажей.

Взяв в руки еще один треугольник, я вспоминаю тот день, когда мы с Томом поженились, и то, как развевалась позади меня моя фата, словно мое настроение, а не порыв ветра, заставил ее взлететь. Тогда у нас было все впереди, и нам казалось, что мы вместе плывем по океану нашей мечты.

И я помню свою беременность, то, как мой живот начал жить своей собственной жизнью, пока Грейс росла, кувыркалась, сгибала ножки, прижимаясь к теплым обволакивающим стенкам, которые ограничивали ее. Как она оказалась у нас на руках, совершенная, красная, кричащая в негодовании, а затем сразу успокоилась в наших объятиях. А мы смеялись и плакали, наша любовь к ней и друг к другу заполнила все вокруг, когда я покрыла ее крошечное личико поцелуями.

Я поворачиваю блок, который шью, чтобы прикрепить следующий треугольник на нужное место, сдвигаю стул так, чтобы свет падал мне на колени и можно было четче видеть узор. Цвета предметов напоминают мне фотографии на телефоне Тома, которые он делал, встречая рассветы на своих утренних пробежках по бульварам и проспектам спящего города. Я чувствую укол грусти, думая об этих одиноких пробежках. Он снова спрашивал, не соглашусь ли я на несколько сеансов с консультантом по вопросам брака. Я ответила, что сделаю это только в том случае, если он перестанет пить. Своим ответом я создала тупиковую ситуацию, в которой ни один из нас не сможет сделать первый шаг. В эти дни мы, кажется, спорим все больше и больше, следуя все теми же старыми, хорошо проторенными тропами, снова и снова возвращаясь к старым темам – его пьянству; моим подозрениям; его разочарованию из-за моей неспособности оправиться от ударов, которые уже нанесены нашему браку; моему разочарованию и гневу из-за его прошлых ошибок, его отсутствия, его потребности в общении, которую я не могу удовлетворить. Я знаю, что он так же несчастен, как и я. Вот только разговор с незнакомым человеком не изменит того, через что мы прошли. Раны, которые мы оба носим, никогда не заживут, но это не причина снова вонзать в них нож. Мне все еще трудно выносить эту боль. Все, что я могу сделать, просто проживать каждый день таким, какой он есть. Моей стратегией преодоления может быть избегание, смешанное с большой долей того, что профессионалы называют отрицанием, тем не менее это действительно помогает мне справляться. Я слишком боюсь признаться в правде самой себе, не говоря уже о специалисте в безликом кабинете, с коробкой салфеток, стоящей на пустом столе между нами. Я знаю, что мои отказы расстраивают Тома и только заставляют его все чаще обращаться к утешению и забытью, которые он находит на дне бутылки виски. Я полагаю, у него добрые намерения и он всего лишь пытается поступить правильно. Но боюсь, ничто уже не поможет все исправить. И еще больше боюсь, что попытка может только доказать это нам обоим.

Свет меняется, я собираю кусочки и снова начинаю шить, успокаиваясь от монотонных действий и необходимости думать только о том, чтобы делать один аккуратный стежок за другим.

Наконец я добираюсь до конца последнего шва и заканчиваю его тремя прочными стежками, заправляя конец нити под шов, прежде чем обрезать ее ножницами. Готов тринадцатый блок. Я поднимаю его, показывая Грейс, которая одобрительно агукает.

Затем мне нужно будет тщательно продумать, как разрезать берберскую шаль на полосы, которые я собираюсь использовать для установки блоков. Но сейчас солнце скрывается за крышами города, медленно опускаясь к далеким волнам, что разбиваются о волнорез, а тени на половицах удлиняются, приглушая потертые цвета ковра.

– Думаю, на сегодня достаточно, – говорю я Грейс и наклоняюсь, чтобы поднять ее, а она смеется и тянет ко мне ручки, когда я целую мягкий изгиб ее шеи и вдыхаю аромат ее невинного совершенства. – И пора укладывать тебя спать.

Отдаленный звук призыва к молитве смешивается с задумчивым воркованием голубей, когда я обнимаю ее и прижимаю к себе, чтобы она ощущала, что она в безопасности здесь, со мной, в нашем святилище, укрытая ото всех трудностей и боли этого мира в нашей мансарде.