с другой ногой, иначе выставлю тебя на улицу.
Сэм улыбнулся, понимая, что я шучу. Быть может, шутка вышла несмешная. Но настроение подняла.
Он оперся о стойку кровати и помог мне сесть. Не обращая внимания на мои вопли, он спустил мою левую ногу с кровати. Босая нога коснулась пола.
Когда боль утихла, я сказал:
– Теперь я встану.
– Вы глупец, хозяин.
Я повторил сквозь стиснутые зубы:
– Теперь я встану.
Сэм нагнулся, и я обхватил его за плечи здоровой рукой. Он стал медленно выпрямляться. Я вскрикнул. Потом еще раз, и еще. Потом волны боли превратились во всплески, а потом наконец уменьшились до неприятного спокойствия тупой непреходящей муки.
Я стоял прямо, все еще поддерживаемый Сэмом. Я вернул контроль над малой толикой своей жизни. Я одержал маленькую победу. Пусть она продлится недолго, но все равно это была победа.
– Мне понадобится горшок, – сказал я. – Потом скажи Маргарет, я съем супа.
Он нагнулся, чтобы достать горшок из-под кровати.
– Но прежде, – сказал я, – где госпожа Хэксби?
Он выпрямился.
– В спальне вашего отца.
– В этот час?
– Она полночи не спала, хозяин, – сказал Сэм с воинственной ноткой в голосе, словно был готов броситься на защиту Кэт.
– Почему?
– Потому что была ее очередь сидеть с вами. – Он посмотрел на меня с жалостью. – Вы не знали? Мы с Маргарет по очереди дежурили у вашей постели по ночам. Как госпожа Хэксби у нас появилась, она стала делать то же самое. Маргарет пыталась спорить, говорила, что это неподобающе. Но все впустую.
Глава 27
– Отчего такая меланхолия?
Джемайма бросила взгляд через стол. Они с мужем обедали вдвоем. Слуг в комнате не было. Дверь закрыта.
– Меланхолия? – Филип чуть приподнял голову, чтобы взглянуть на нее. – Вовсе нет. Я в прекрасном настроении.
– Не очень заметно.
– Простите. – Он неискренне улыбнулся. – Дела по поводу Драгон-Ярда все тянутся и тянутся. Все из-за этих старых болванов в Пожарном суде.
– Разве Браунинг не может все это уладить? Отец будет не против, если он станет посвящать больше времени вашим делам.
– Есть вещи, любовь моя, которые даже Браунинг не в состоянии уладить.
Он говорил шутливо, но ее трудно одурачить. В последнее время Филип потерял вкус к обществу. Никуда не выходил целыми днями – фактически, как она сейчас осознала, с тех пор, как вернулся домой рано утром в субботу, почти неделю назад. Она улыбнулась не столько Филипу, который сидел за столом напротив нее, сколько воспоминанию о том, как она пришла к нему в комнату той ночью и как он положил голову ей на грудь. Она вспомнила с особой нежностью мягкость его коротких темных волос. И никаких вшей. Он был щепетилен в отношении подобных вещей и практически каждое утро звал Мэри расчесывать его волосы гребнем.
Она сказала:
– Вы не должны так тревожиться. В конце концов это всего лишь деньги.
Улыбка исчезла, он пристально посмотрел на нее.
– Всего лишь деньги? Разве деньги – не главное.
– Нет, сэр. – Ее бросило в дрожь, когда нахлынули воспоминания. Что-то внутри треснуло, как глиняный горшок, который поставили слишком близко к очагу на кухне. – Вы скучаете по своей шлюхе, да? – сказала она. – Но теперь она мертва, и я этому рада.
– О чем вы?
– Я знаю, она встречалась с вами все это время. Не с Громвелем. Я была права с самого начала. Вы больны любовью к ней и никогда не излечитесь.
– Чертова глупая женщина! – вскричал Филип, как он кричал на слуг. – Какую чепуху вы несете! Попридержите свой язык, иначе выдеру вас так, что всю неделю будете истекать кровью.
Они впились друг в друга глазами. Он никогда прежде не говорил с ней так грубо. Закон и обычаи позволяли ему делать с ней что угодно, кроме убийства. Бог облекал его властью. Если Филип пожелает, он может ее бить и кричать на нее. Он может ее запереть. Но Джемайма всегда думала, что они другие, что они с Филипом были исключением из общего правила. Так оно и было до сих пор. Ее отец предусмотрел это, когда обговаривал с юристами условия брака.
– Но вы любите меня хоть немного, сэр? – спросила она шепотом.
– Любовь? – сказал он. Потом громче: – Любовь? – Он резко отодвинул кресло и вскочил. – Что вы знаете о любви? Что вы вообще знаете? Вы прячетесь в этом доме, как улитка в своей раковине.
Он вышел из комнаты. Джемайма слышала его шаги в холле, а минутой позже захлопнулась дверь в его кабинет. Минуты ползли медленно, как улитка, которой он ее только что назвал. По щекам потекли слезы, оставляя бороздки на ее коже, покрытой венецианскими белилами. Следы улитки.
Через какое-то время она услышала, как дверь кабинета открылась и Филип сердито позвал Ричарда. Затем послышались голоса в холле, бряцание и буханье засовов, цепочек и замков, когда отпирали и запирали входную дверь. Потом в доме воцарилась тишина, тяжелая, как покров на гробе знатной особы.
Спустя некоторое время Джемайма позвонила в колокольчик. Мэри вошла почти тотчас, словно ждала под дверью.
– Поправь мне это.
Джемайма дотронулась до щеки и рассмеялась. Сухой лающий смех поразил даже ее саму своей резкостью.
– То, что можно поправить.
Глава 28
Кэт удивилась, увидев, что Марвуд поднялся с постели. Что еще поразительнее, он стоял. В спальню принесли кресло, и он, держась за его спинку здоровой рукой, стоял у окна. Он был один.
Он обернулся к ней, когда она вошла. Рубашка, в которую он был одет, почти полностью скрывала его тело, но теперь в его теле почти не осталось секретов для нее. Повязка покрывала бóльшую часть лица и делала его похожим на незнакомца или на труп, завернутый в саван для погребения. Но страннее всего было отсутствие волос. Прежний Марвуд не носил парика, свои волосы у него были длинными. На пожаре половина волос сгорела, и Маргарет состригла оставшуюся половину, пока он спал, чтобы он не выглядел таким чудовищем. Кэт гадала, вырастут ли новые волосы на левой стороне головы.
Он сказал:
– Мне нужно зеркало.
– Зачем?
– Когда Маргарет будет менять повязку, хочу посмотреть, что со мной сталось. Картина для нянек, которой можно пугать детей. Или: что можно увидеть на Варфоломеевской ярмарке, если заплатить пенни.
Она сказала:
– Дайте этому время. Все заживет. Но не уверена, что Маргарет оправится когда-нибудь.
Он нахмурился:
– Что?
– От потрясения, что увидела вас не в постели, а на своих ногах. Она
