в Ипатьевском списке ПВЛ, где мы читаем: «Владимир же оковал раки серебром и золотом и украсил гробы их, также и своды оковал серебром и золотом, и поклоняются им люди, прося прощения грехов»[408].
В 1117 г. киевский князь заложил церковь князьям-мученикам на реке Альте – месте гибели Бориса. Здесь же 19 мая 1125 г. скончался и он сам[409]. Почитание страстотерпцев продолжалось и в Чернигове. Давыд Святославич возвел здесь церковь Бориса и Глеба (или, как считал М.Х. Алешковский, Глеба и Бориса)[410], где и был погребен в 1123 г. (до этого усыпальница черниговских князей находилась в основанной Мстиславом Тмутараканским церкви Святого Спаса)[411]. На Смядыни, где погиб св. Глеб, также был основан монастырь в честь князей-мучеников (Борисоглебский), который при случае мог служить и тюрьмой: в 1138 г. здесь некоторое время находился под стражей князь Святослав Ольгович, изгнанный из проявившего «вольность» Новгорода и захваченный жителями Смоленска[412]. В 1145 г. внук Владимира Мономаха Ростислав Мстиславич заложил на Смядыни каменную церковь Борису и Глебу. В Мгарском сборнике и Киевской минее XVII в. сохранился рассказ о том, что в 1177 г. в монастыре на Смядыне произошло исцеление двух князей – Мстислава и Ярополка Ростиславичей (правнуков Владимира Мономаха), которые после гибели в 1174 г. своего дяди Андрея Боголюбского претендовали на «владимиро-суздальское наследство», но потерпели поражение в борьбе с его младшим братом Всеволодом Большое Гнездо (1176–1212) и были ослеплены по настоянию жителей Владимира (в летописной версии, по решению победившего князя), а затем отпущены на свободу и прозрели в Смядынском монастыре[413]. Во время княжения в Смоленске сына Ростислава Мстиславича Давыда (1180–1197) на территории монастыря был возведен второй храм в честь св. Василия. В 1191 г. в Смядынь были перенесены из Вышгорода старые саркофаги Бориса и Глеба. Возможно, это могло быть связано с тем, что князь хотел превратить Смядынский монастырь в такой же религиозный центр, как Вышегород[414], где останки Бориса и Глеба сохранялись вплоть до монгольского нашествия 1240 г., во время которого были утрачены.
Братоубийство в династической борьбе на Руси XII–XVI вв.
Формирование Борисоглебского культа не предотвратило покушений на братоубийство среди русских князей. Особенно этим отличались рязанские князья – потомки Святослава Ярославича, междоусобия которых на рубеже XII и XIII вв. являлись «головной болью» для Всеволода Большое Гнездо, боровшегося за гегемонию Владимира над соседними княжествами. Лаврентьевская летопись под 1186 г. сообщает: «Возбудил дьявол вражду, издавна ненавидя добрых в роду человеческом и борясь с теми, кто хочет его спасти. Как в прежние дни Каина на Авеля, брата своего, а потом Святополка на Бориса и Глеба власти ради, чтобы одному власть принять, а братьев избить, так и этих Романа, Игоря и Владимира подстрекнул на младших братьев Всеволода и Святослава. И был жестокий мятеж в Рязани: братья искали братьев, чтобы убить, и послали звать их к себе на совет, чтобы захватить их хитростью. Они же, узнав о том, начали город укреплять. Другие, услышав, что город уже укрепляют, пошли к Пронску, осадили его и начали разорять города и села.
Услышал о том великий князь Всеволод Юрьевич, сын правоверный, и, боясь Бога, и не желая видеть кровопролитья у них, послал к ним из Владимира своих послов в Рязань к Глебовичам – к Роману, и к Игорю, и к Владимиру, говоря им: “Братья! Зачем так делаете: недавно с половцами воевали, а ныне хотите братьев своих убить!” Они же, услышав это, восприняли дерзкие мысли и начали гневаться на него и большую вражду воздвигать».
Правда, на сей раз дело ограничилось вооруженным конфликтом рязанских князей с великим князем Владимирским, но треть века спустя ситуация повторилась с более трагичным исходом. Лаврентьевская и Новгородская I летопись старшего извода под 1218 г. сообщали: «Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное, имея помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их и соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: “Если перебьем их, то захватим всю власть”. И не знали окаянные божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет Всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? или ваш сродник окаянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не принес ли венец царствия небесного, а себе – вечную муку? Этот же окаянный Глеб ту же воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце своем вместе с братом.
Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, кир Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман; Ингварь же не смог приехать к ним: не пришел еще час его. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в свой шатер как бы на честный пир. Они же, не зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер его – все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами. Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал их под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников. И когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи свои и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество: одних только князей было шестеро, а бояр и дворян множество, со своими дворянами и половцами. Так скончались благочестивые рязанские князья месяца июля, в двадцатый день на святого пророка Илью»[415].
Организатору этого преступления не удалось воспользоваться его плодами, прежде чем он был изгнан из своего удела. В Лаврентьевской летописи под 1219 г. приводится продолжение истории: «В том же году беззаконный Глеб Владимирович пришел со множеством половцев к Рязани, и вышел против них Ингварь со своей братией и сошлись оба, сражаясь крепко, и, Божьей помощью и честного креста силой, победил Ингварь злого братоубийцу Глеба и многих половцев избил, а некоторых в плен взял, а сам окаянный едва бежал с малыми силами»[416].
Таким образом, братоубийство, как инструмент в междукняжеской борьбе за власть, использовалось даже в начале XIII в., несмотря на то что древнерусские интеллектуалы с завидным упорством клеймили тех, кто отваживался прибегнуть к столь радикальным мерам с помощью тех же библейских параллелей, которые использовались составителем «рассуждения о князьях», а культ погибших при аналогичных обстоятельствах Бориса и Глеба к тому времени уже давно получил официальный канонический статус.
Это братоубийство было не единственным
