Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
станцию метро «Теплый Стан» от «Профсоюзной», ближайшей к Институту русской истории, где он работал. Дальше по той же линии метро была дача Соколовых, где они выращивали овощи, которые привозили в город на слегка побитой андреевской белой «Ладе-комби». Андрей работал не только в институте. Он также преподавал в МГУ, в Российском гуманитарном университете и занимал должность декана, не помню, в каком учебном заведении. Я мог застать Андрея в институте только по вторникам днем, когда «приемные часы». Когда я входил в его кабинет на третьем этаже в коротком конце Г-образного коридора, он неизменно говорил «Оооо!», за чем следовало какое-нибудь ироничное замечание, например: «Вот и наш уважаемый коллега, доктор Сигельбаум». Затем следовали напитки, обычно пиво, но иногда и более крепкие, в сопровождении колбасы и печенья, мы обменивались статьями и книгами, к нам заглядывали коллеги из института. Так мы могли просидеть долго, пока день незаметно сменялся вечером, за загроможденным столом Андрея, подшучивая друг над другом и высмеивая практически все и всех. Я чувствовал, как мне повезло быть среди таких радушных людей, которые не воспринимали слишком серьезно ни себя, ни свои непростые жизненные обстоятельства и, казалось, искренне были рады поделиться со мной всем, что имели. Это одно из самых счастливых моих воспоминаний о Москве.
Из коллег Андрея ближе всего я сошелся с Сергеем Журавлевым. Протеже Андрея, Сергей стал его ближайшим коллегой и, в конечном итоге, преемником на должности старшего преподавателя социальной истории в институте. Как и Андрей, Сергей не мог позволить себе работать только там. Он писал местные истории для районных администраций, проводил вечерние занятия и, как и Андрей, участвовал в совместных проектах с зарубежными учеными. Хочу подчеркнуть, что они могли бы причислить себя к числу счастливчиков – ученые, которые научились выживать без утвержденных партией программ и централизованного государственного финансирования, которое практически сошло на нет.
Как конец Советского Союза повлиял на мои цели и задачи? Я имею в виду не свои исследовательские проекты, а, в более широком смысле, понимание всего советского проекта. Если цель изучения истории советских людей заключается в том, чтобы получить лучшее представление о том, чем они являются, и таким образом добиться более многосторонней и завершенной картины того, что значит быть советским, разве это потеряло свою значимость? Возможно, это больше не имело значения для американских учреждений национальной безопасности, которые спонсировали исследования в стиле «познай врага своего» с начала холодной войны в 1940-х годах. Но меня никогда особо не заботили эти люди с их намерениями. Я хочу сказать, имела ли история СССР какое-нибудь значение помимо понимания политической угрозы для американской гегемонии? С одной стороны, она значила не больше, чем история Древнего Рима, Китая династии Сун или Флоренции Медичи. И не должна была значить. Какими бы преимуществами мы, изучавшие советскую историю, ни пользовались, общаясь с экзистенциальным врагом, врагом по праву своего существования, мы их не заслужили. Потеря таких преимуществ казалась не несправедливостью, а просто неудачей. С другой стороны, споры об истории СССР никогда не ограничивались этой страной; они неявно касались всей истории марксизма, социализма и глобальных левых – прошлых, настоящих и будущих. Однажды, возможно, на сессии MSG, я выразил тревогу в связи с триумфом либерализма, наиболее известным воплощением которого является эссе Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории» [Fukuyama 1989], которое он в дальнейшем расширил до книги [Fukuyama 1992]. Джеофф Эли тогда отмахнулся от моих опасений, указав, что конец коммунизма логически означает конец антикоммунизма. Полагаю, Джеофф ожидал, что в отсутствие коммунизма государственные органы нацбезопасности потеряют смысл своего существования (и по собственному желанию исчезнут?). Я не разделял его оптимизм. Также я не согласился с мнением Шейлы Фицпатрик, которое она высказала в один прекрасный день, когда мы прогуливались по бывшей Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства в Москве: она сказала, что «мы» (то есть социальные историки) победили, а Ричард Пайпс и иже с ним более не имеют значения. Возможно, она даже выразилась в том смысле, что мы сейчас оказались в центре, стали инсайдерами, истеблишментом. Я этого не чувствовал тогда и не чувствую до сих пор.
Выяснение того, что определяло «нас» после исчезновения Советского Союза, вдохновило появление «Альтернатив» (Alternatives). Начиная с 1992 года те из нас, кто был заинтересован в изучении альтернатив доминирующему нарративу о неизбежном триумфе капитализма и либеральных ценностей, встречались для совещаний на съездах и организационных сессиях AAASS. Мы также дважды в год публиковали информационный бюллетень. Инициатива создания этой неформальной организации принадлежала Джоан Нойбергер и Венди Гольдман, хотя я, Рон Суни и еще несколько человек участвовали в предварительных обсуждениях. Среди моих бумаг, касающихся «Альтернатив», есть список рассылки из девяноста трех имен, письмо от Джоан от декабря 1993 года и первый выпуск бюллетеня за 1994 год. В этом списке, составленном на основе тех, кто подписался на совещании или впоследствии, имена многих уже упомянутых мной людей: Реджи Зельник, Рон Суни, Билл Розенберг, Джоан Нойбергер, Моше Левин, Стивен Коткин, Дайана Кенкер, Хизер Хоган, Марк Харрисон, Венди Гольдман, Арч Гетти, Шейла Фицпатрик, Дон Фильцер, Лора Энгелыптейн, Боб Дэвис, Кэти Кларк и Билл Чейз. В качестве жеста солидарности или просто любопытства подписались трое россиян из Москвы. В письме Джоан упоминается следующий выпуск, «LA Newsletter», где под «LA» имеется в виду не Лос-Анджелес, a «Left Alternatives», «Левые альтернативы», название организации. В письме содержался призыв ко мне «включить в следующий выпуск короткую вводную заметку, в общих чертах описывающую, для чего предназначен бюллетень, как попасть в список рассылки, <…> и поощряющую читателей внести свой вклад».
Том 3, номер 1 за 1994 год – свидетельство того, что я последовал предложению Джоан. Этот выпуск содержал три основных публикации: расширенный вариант моего выступления на круглом столе под названием «Проблема класса в советской истории», «Культурная теория и категория класса» Марка Стейнберга с того же круглого стола и увлекательная, полновесная статья Михаила Буравого и Павла Кротова о Воркуте, основанная на опыте шести недель их пребывания в этом северном российском шахтерском городе. Во вступительном предисловии редактора указано, что Рон Суни отредактирует следующий номер и что отправлять письменные материалы надлежит ему. Но никакого следующего номера не появилось. «Левые альтернативы» скончались так же тихо, как и родились. Мы все пошли разными путями. Некоторые, как Шейла, чурались любых связей с левыми в дальнейшем. Марк Харрисон, который вступил в Коммунистическую партию Великобритании в 1973 году, проведя год исследований в Советском Союзе, и который впоследствии поднялся довольно высоко в
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
