в помещичьих хоромах? — спросил Восков, желая пронять собеседников.
Начдив, лениво рисовавший амурчиков, отшвырнул карандаш в сторону, встал и с достоинством ответил:
— Я отказался от хоромов добровольно, товарищ член Реввоенсовета.
Они сидели втроем в зале старой помещичьей усадьбы — мызы[22] Гостилицы, где начдив Сводной Балтийской расквартировал свой штаб. Восков знал, что Тарасов-Родионов, офицер царской армии, отличался всегда смелостью и независимостью суждений. Пренебрегая выпадами своих бывших друзей, он примкнул к революции и даже принимал участие в аресте царской семьи. Начдив — «военная косточка» и отлично понимал, чем чреват прорыв фронта.
В третьем участнике их беседы Семен был уверен, как в самом себе. Комиссар дивизии Николай Карпов вел большевистскую пропаганду еще в старой армии, за что был перед строем разжалован в рядовые, впоследствии участвовал в создании Красной гвардии, выполнял личные директивы Ленина.
Что же случилось, почему молчат эти люди?
Наконец заговорил Карпов:
— Семен Петрович, мы просили в штабе хотя бы небольшое подкрепление, но начдиву ответили так, что больше уж не захотелось разговаривать.
— Не успеваем мы толком изучить один рубеж, как нас перебрасывают на другой, — с раздражением заметил Тарасов-Родионов. — Для опытных штабников это непростительная ошибка.
Восков покачал головой.
— А все же дивизию надо укреплять снизу. Займитесь этим, чаще будьте с бойцами, пусть помнят, что Петроград в большой опасности. Пополнение дивизии — моя забота. Я остаюсь у вас надолго.
Сразу же он выехал в штабарм. Начальник штаба выслушал его, фыркнул:
— Ваш Тарасов-Родионов стишки пописывал, к салонному обращению привык, а у меня здесь не салон…
— Вы тоже, кажется, из салонной среды, — насмешливо сказал Восков, которого уже насторожило поведение штабников. — Извольте говорить с людьми так, чтобы они понимали вас и мотивы вашего отказа, а не отбивать у них охоту к вам обращаться. Есть у вас свободные люди для сводной дивизии?
— Только я, — раздраженно сказал начштаба. — У нас даже связные отправлены на позиции.
— Хорошо, я обращусь к питерцам. Но не вздумайте снова перебрасывать моряков.
Впоследствии подозрения Воскова подтвердились. Начальник штаба был разоблачен как предатель.
И снова его друзья-сестроречане разъезжали по заводам, сколачивали отряды. Он приехал в компрод.
— Ребята! — весело сказал он. — Вот и пришла пора нам слиться в один организм. Кого можно из нашего уездного актива — под ружье и в сводную?
Он сам встречал группы добровольцев на дорогах и в селах, тут же устраивал короткие митинги.
— Послушай, товарищ, — обращался к кому-нибудь в толпе. — Ты стадо коров до революции имел?
— Да ни боже мой! — смущался парень.
— А может, у тебя фабрика была? — допекал его Восков.
Люди смеялись, и он поднимал кулак кверху:
— Затем мы и идем с вами в бой и, может, на смерть, товарищи, чтобы и стада, и фабрики у нас были — вот у тебя и у него!
Карпов как-то ему сказал:
— И черт его знает, откуда вы таких хороших парней добываете, Семен Петрович?
— Ими земля полнится, — ответил тот. — Да ты не крути, комиссар, что-то еще попросить хочешь, по глазам вижу.
— Целый батальон питерцы прислали, — вздохнул Карпов, — а на каждые сто человек всего одна пара нижнего белья. Помыть бы их да одеть, а у нас ни рубах, ни мыла.
И опять он уехал в Петроград. Пришел к чекистам, добился разрешения для рабочих провести несколько облав на спекулянтов. В дивизию вернулся в сопровождении двух грузовых машин.
— Это вам подарок от чекистов и рабочих, — сказал он гордо. — Белье и мыло. Объявляйте по дивизии «банный час». Только чтоб по очереди, а то нам белые поддадут пару…
Услышал далекую пальбу, тут же сел в коляску к мотоциклисту. Карпов догнал его в воротах усадьбы.
— Погодите, товарищ член Реввоенсовета. Вы куда?
— А туда, где стреляют. Где место комиссара?
— Вы не шутите, Семен Петрович. Я только с батареи. Курсанты уже бьют прямой наводкой. Беляки наступают.
— Ну, раз ты смог, Карпов, у них погостить, чем я хуже?
Уехал. Вернулся к ночи, измазанный в глине, — видно, лежал в окопе, — помрачневший, морщины на лбу опять прорезались.
— Плохо, начдив, плохо. Сдрейфили курсанты. Батарея фронт оголила.
— Послать туда роту?
— Пока держим, хочу заставить паршивцев рубеж обратно взять. Как отдали — так пусть и возьмут. Это район Копорья, самый что ни на есть важнецкий.
Двое суток, метр за метром, курсанты продвигались вместе с батареей обратно на исходный рубеж. Пока были холмы и ложбины, двигались. А вышли на ровное место — и застряли.
— Мы не можем тут остановиться, — объяснял он молодым бойцам. — Нас же через час отсюда сгонят. Больше храбрости!
А они не могли подняться. Даже вслед за ним.
Но тут на дороге показался рабочий отряд. Пригнувшись, побежал навстречу, хрипло закричал Карпову:
— Молодец, что привел их. Придется сразу в бой, товарищи! Юнцы должны увидеть, что значит любить свою власть.
Он знал, что делает. Один за другим курсанты начали подниматься из наскоро сделанных окопчиков. На ровной, хорошо простреливаемой местности они ринулись вместе с подкреплением в стремительную атаку. Белые усилили огонь. Восков на ходу приказал рабочему отряду наступать с флангов, а курсантов повел напрямик. В этот момент наперерез им из ложбинки выскочил небольшой конный разъезд белогвардейцев и стал оттеснять группу курсантов, в которой был и Восков. Успевшие вырваться вперед остановились, хотели поспешить на выручку.
— Вперед! — крикнул Восков. — Гнать их, гадов!
Они услышали, поняли, продолжили атаку. А он приказал товарищам не стрелять, ждать, пока всадники приблизятся.
«Пора бы, а?» — жалобно всхлипнул рябой паренек, с ужасом наблюдавший, как круг сжимается. «Живыми выйдем, — шептал Восков, — а кто поспешит, тут и ляжет». Белоконники решили, что у красных кончились патроны, стали полукругом, двое спешились, и вот тогда по знаку Воскова ребята закидали их гранатами.
На четвертые сутки, когда Тарасов-Родионов и Карпов беседовали на мызе с начальником разведки дивизии, распахнулась дверь — и в штаб вошел Восков. Вид у него был подтянутый, портупеи аккуратно сидели.
— Прорыв ликвидировали, — проговорил он с трудом. — Вот не знаю, надолго ли… Очень жмут, мерзавцы.
И как стоял — упал.
— Доктора или сестру милосердия! — крикнул Карпов.
Ворвалась худенькая остроносая девчушка, легко пробежала пальцами по голове лежачего, растегнула куртку, осмотрела его, приложила ухо к сердцу.
— Пулевого отверстия нет. Человек элементарно спит. Дикое переутомление.
Через два часа он поднялся как ни в чем не бывало. Отстегнул портупею, кобуру, сбросил бушлат, подошел к умывальнику, тщательно растер холодной водой лицо, бритую голову,
