колонны. Пусть поспит в кладовой, а завтра идет своей дорогой.
- Это будет мудрее всего, - сказал Фуруйдзин, - Если только его товарищи действительно не были убиты духом Катаки.
Тяжелые брови Сурошиана поморщились, и Кёкури перебил его снова, - В самом деле. Ибо, если он навлек на себя гнев Катаки, то он покойник. Ками славятся как своим непостоянством, так и неотступностью. Они могут оскорбиться малейшим пустяком, но оскорбившись, они становятся упорными охотниками.
- И они станут срывать злость на любом, кто станет защищать оскорбившего их обидчика, - сказал Фуруйдзин.
- Значит, мы дадим старому ветерану немного риса, наполним его бурдюк из колодца, и вышлем своей дорогой, - сказал Сурошиан. – Если этот дух преследует его, то, когда найдет, никого из нас рядом с ним не будет.
- Любая помощь оскорбившему может разжечь гнев ками, - сказал Фуруйдзин.
Кёкури нервно подернул головой и нахмурился. – Справедливо и то, что если ками узнает, что мы не смогли остановить его обидчика, то он может также пожелать покарать нас за это.
Сурошиан испустил вздох, родившийся, казалось, в самом его сердце. – И конечно, мы не можем посоветоваться с ками, потому что все они обезумели. Жаль, что старик не скончался в пятидесяти футах отсюда, да? - Массивный Сурошиан смерил меня долгим, гневным взглядом.
- Он может просто оказаться безумцем, повредившим рассудок от долгого скитания по равнинам, - сказал Фуруйдзин, - прогнать такого человека было бы ужасно.
- Так же, как и быть застигнутыми с ним, когда явится Катаки, - сказал Кёкури. – С этим духом нельзя сражаться нашим оружием.
- Учитывая то, что наше оружие благословенно его именем, полагаю, нельзя, - сказал Сурошиан.
Кёкури покачал головой и поднял руку, прося тишины, - Проявление Катаки поначалу слабое и тихое, но если не изгнать его полностью, он вырастает и окрепнет, так же, как преданность воина растет по ходу сражения. Он месть войны, воплощение духа возмездия. Для нас было бы безрассудно противостоять ему.
- Для нас было бы безрассудно пытаться угадать, что у него на уме, - сказал Фуруйдзин.
Сурошиан заворчал, - Мы не должны оставлять незнакомца. Мы не должны бросить незнакомца. Мы даже не можем убедиться, действительно ли Катаки преследует незнакомца.
Сурошиан произнес следующие слова медленно, но смотря при этом на меня, а не на своих товарищей.
- Жаль, что этот незнакомец дожил до того, чтобы так нас озадачить, да?
Старейшины еще долго продолжали спорить. Со временем они вспомнили, что я все еще находился в комнате с ними, и отпустили меня, потребовав отраопртовать еще раз. Я вышел за дверь и увидел, что буря пересекла равнины и теперь двигалась прямо на нас. Небо не было полностью темным, но мрак сгущался, и первые порывы ветра уже вились между домами. Солоноватая пыль, поднятая с равнин, жалила лицо, и я прикрылся рукой, направляясь в кладовую.
Несмотря на поздний час и поднявшийся ветер, деревня все еще бурлила активностью. Семьи проверяли ставни и ширмы, убеждаясь, что все было крепко привязано. Старый Тайманто, который отложил починку ставен, теперь кричал своему шурину, чтобы тот держал деревянную раму прямо, пока он забивал последние деревянные втулки. Костер боролся с ветром, и вокруг него, остатки первой вахты передавали по кругу свежие слухи и бурдюк с вином.
Чуть поодаль я слышал блеянье овец на ветру, и ругань пастухов, пытавшихся загнать стадо в укрытие. На мгновение ветер стих, настолько, что я расслышал смех других вахтенных. На мгновение я почувствовал соблазн присоединиться к ним, взять вино, и пожаловаться на старейшин. Пусть кто-нибудь другой берет на себя ответственность за старого воина.
Вместо этого я прошел к кладовой, приземистой постройке без окон напротив деревенского колодца. Наш гость был расположен в передней, подальше от бочек и кувшинов и мешков в дальней комнате. Рюшацу, еще один охранник, поставленный у входной двери, сидел, жадно смотря в сторону костра.
- Есть что-нибудь? – сказал я.
Рюшацу пожал плечами, - Ничего путного. Он начинает плакать, затем прекращает, затем начинает снова. Ни просьб. Ни разговоров. Ни молитв. Ничего.
Я поднял бурдюк ветерана, - Вот. Сходи к колодцу, наполни его.
Рюшацу покачал головой, - Кёкури сказал не кормить его, пока они не решат, что с ним делать.
- Я только что от них, - искренне сказал я. – Они говорят о том, чтобы послать его своей дорогой.
- В такую-то ночь? – сказал Рюшацу. – Лучше бы просто пристрелили его.
Я пожал плечами, скорее, чтобы не смотреть Рюшацу в глаза, чем соглашаясь с его словами. Он все еще смотрел на меня, когда я поднял взгляд. Я протянул бурдюк. – Сходи, наполни его. И если хочешь, можешь не торопиться, - я посмотрел в сторону костра, и ветер снова стих, донеся до нас смех наших товарищей. – Я тут за всем присмотрю.
Рюшацу замешкался, затем взял бурдюк и побежал к колодцу. Я вошел в кладовую.
Передняя комната использовалась для запаковки и распаковки, и была пустой, единственные инструменты были заперты в главном складском хранилище за дверью. Ветеран стоял на коленях в центре комнаты, справа от него стояла нетронутая миска с рисом, слева мигала свеча, обернутая восковой бумагой. Он уже не плакал. Более того, его лицо было спокойным, как у солдата утром, накануне сражения.
- Добрый вечер. – Сказал я. Он не ответил.
Я опустился на колени перед воином. – Вы можете говорить?
- Немного, - его голос был сухим, словно песок. – Воды?
- Скоро, - сказал я, - Старейшины не желали проявлять гостеприимство, пока не были уверены.
- Осторожность, - сказал ветеран, не сводя глаз с колен, - Хорошо. Нам нужно быть осторожными.
- Что случилось? – спросил я.
- Оскорбил Катаки, - сказал он, и его голос дрогнул, произнеся это имя.
- Оскорбили как?
Воин слегка кашлянул. – Это так просто.
- Да, но как? – настаивал я.
Воин оторвал взгляд от своих рук, и в его глазах я увидел безумие. Безумие, и, возможно, намек на что-то другое.
- Все ками спятили, - сказал он. – Затем, это что-то другое в его глазах растаяло, и лицо стало вялым. Он снова опустил взгляд на свои руки.
- Как? – сказал я, вставая, возвышаясь над стариком.
- Убил всех нас, - сказал воин.
- Убил кого? Вашу часть? Ваших союзников? Кого? – я
