воскликнул он.
Ханс сделал шаг вперед. Учитель протянул ему руку.
– Поздравляю тебя, Гибенрат. Ты выдержал земельный экзамен вторым.
Наступила торжественная тишина. Дверь открылась, вошел директор.
– Поздравляю. Ну, что скажешь теперь?
Мальчуган совершенно оцепенел от неожиданности и ликования.
– Неужели вовсе ничего не скажешь?
– Если бы я знал, – вырвалось у него, – то мог бы стать и самым первым.
– Ступай домой, – сказал директор, – сообщи папеньке. В школу можешь больше не приходить, через восемь дней так и так начнутся каникулы.
У мальчугана голова шла кругом, на улице он увидел липы и залитую солнцем Рыночную площадь – все, как обычно, однако ж куда красивее, значительнее, радостнее. Он выдержал! И был вторым! Когда первая буря восторга утихла, его захлестнула горячая благодарность. Теперь незачем избегать городского пастора. Теперь можно учиться дальше! И незачем опасаться сырной лавки и конторы!
И рыбачить теперь тоже можно. Когда он подошел к дому, отец как раз стоял на пороге и без особого интереса спросил:
– Что случилось?
– Ничего. Меня отпустили домой.
– Что? Это почему?
– Потому что я теперь семинарист.
– Черт побери, выходит, ты выдержал экзамен?
Ханс кивнул.
– С хорошим результатом?
– Я стал вторым.
Такого отец все-таки не ожидал. Не зная, что говорить, он лишь то и дело хлопал сына по плечу, смеялся и качал головой. Потом открыл рот, будто собираясь что-то сказать. Однако не сказал ничего, только снова покачал головой.
– Черт возьми! – воскликнул он в конце концов. И еще раз: – Черт возьми!
Ханс ринулся в дом, вверх по лестнице, на чердак, распахнул стенной шкаф в пустующей мансарде, покопался там и вытащил кучу коробочек, мотков лесы и кусков пробки. Это были его рыболовные снасти. Главное теперь – срезать хорошее удилище. Он спустился вниз, к отцу.
– Папа, одолжи мне свой карманный нож!
– Зачем?
– Надо срезать прут, для удочки.
Папенька полез в карман.
– Держи, – сказал он, сияя великодушием, – вот тебе две марки, можешь купить собственный ножик. Только иди не к Ханфриду, а в ножовую мастерскую.
Мальчуган галопом помчался туда. Мастер спросил про экзамен, услышал радостную весть и выложил на прилавок особенно красивый нож. Ниже по реке, под мостом Брюэбрюкке, росли красивые, стройные ольхи и орешины, после долгого, тщательного отбора он срезал там безупречный гибкий прут и поспешил с ним домой.
Разрумянившись, сверкая глазами, Ханс радостно взялся за дело, и снаряжение удочки доставляло ему не меньшее удовольствие, чем само ужение. Всю вторую половину дня и весь вечер он занимался снастями. Рассортировал белые, зеленые и коричневые лесы, тщательно их осмотрел, починил, освободил от старых узлов и распутал. Опробовал либо изготовил заново поплавки – кусочки пробки и стволы птичьих перьев всевозможных форм и размеров. Молотком превратил полоски свинца разного веса в шарики с желобками – грузила для утяжеления лесы. Затем настал черед крючков, которых у него сохранился небольшой запас. Их он прикрепил частью к сложенной вчетверо черной швейной нитке, частью – к остатку жильной струны, частью – к лесе, свитой из конского волоса. Вечером все было готово, и Ханс вполне уверился, что долгие семь недель каникул скучать не будет, ведь с удочкой можно в одиночку целыми днями сидеть у воды.
Глава 2
Вот такими и должны быть летние каникулы! Небо над горами голубое, как цветы горечавки, неделями один за другим – лучезарно-жаркие дни, лишь изредка короткая бурная гроза. Река, хотя и течет среди множества песчаниковых утесов, в тени елей, по тесным долинам, так прогрелась, что купаться можно было даже поздно вечером. Окрестности городка пахли сеном и отавой, узкие полоски считаных хлебных полей становились желтыми и бронзовыми, у ручьев поднимались высокие, в рост человека, растения, похожие на болиголов, их белые цветки собраны в зонтики и всегда кишат крошечными жучками, а из полых стеблей можно мастерить дудочки и свистульки. На лесных опушках величавым строем красовались ворсистые желтоцветные царские скипетры; дербенник и кипрей покачивались на стройных жилистых стеблях, покрывая склоны сплошным лиловато-красным ковром. В глубине леса под елями высилась строгая, экзотичная красавица-наперстянка с широкими прикорневыми листьями, покрытыми серебристым пушком, с сильным прямым стеблем и высоким соцветием из множества алых колокольчиков. Вдобавок всевозможные грибы – огненно-красный мухомор, широкий мясистый боровик, диковинный козлобородник, красный, ветвистый рогатик; а еще странно бесцветная, болезненно пухлая вертляница. Повсюду на травянистом пограничье меж лесом и лугами ярко желтел живучий дрок, дальше тянулись длинные красновато-лиловые ленты вереска, а за ними и сами луга, большей частью уже накануне второго покоса, пестрящие сердечником, дремой, шалфеем, скабиозой. В лиственном лесу без умолку распевали зяблики, в вершинах ельника шныряли рыжие белки, на межах, каменных оградах и в сухих канавах поблескивали, нежась на солнышке, зеленые ящерки, а над лугами бесконечно гремели звонкие, неумолчные песни цикад.
Город в эту пору производил весьма сельское впечатление – возы с сеном, запах сена, лязг отбиваемых кос наполняли улицы и воздух; если бы не две фабрики, впору подумать, будто очутился в деревне.
Ранним утром первого дня каникул старая Анна только-только успела подняться с постели, а Ханс уже нетерпеливо стоял на кухне, дожидаясь кофе. Он помог растопить плиту, достал хлеб, быстро выпил остуженный свежим молоком кофе, сунул в карман ломоть хлеба и выбежал из дома. Возле верхней железнодорожной насыпи остановился, вытащил из кармана штанов круглую жестянку и принялся усердно ловить кузнечиков. Мимо проехал поезд, не промчался, поскольку линия там круто идет на подъем, нет, проехал вполне неспешно – сплошь открытые окна и немногочисленные пассажиры, – оставив за собой длинный, веселый, вьющийся хвост дыма и пара. Мальчик проводил его взглядом, наблюдая, как дым вихрится и тает в солнечной прозрачности утреннего воздуха. Как давно он не видел всего этого! Он дышал полной грудью, словно стремился вдвойне наверстать потерянное прекрасное время и вновь без стеснения и беспечно стать маленьким мальчишкой.
Сердце у Ханса трепетало от затаенного блаженства и охотничьего азарта, когда он с жестянкой кузнечиков и новой удочкой шагал через мост, а затем через сады к Конскому омуту, самому глубокому месту на реке. Там, прислонясь к стволу ивы, он мог рыбачить, как нигде, с удобством и без помех. Размотал лесу, прикрепил к ней маленькую дробинку, безжалостно нацепил на крючок толстого кузнечика и, широко размахнувшись, забросил удочку в воду ближе к середине реки. Началась давняя, знакомая игра: мелкие уклейки целыми косяками вились вокруг наживки, пытаясь сорвать ее с крючка. Скоро первую наживку съели, настал черед второго кузнечика, а потом
