и где угодно. Удивительная самоуверенность! Будто природа проводит эксперимент по созданию свободного необузданного певца, обладающего самым подлинным голосом.
Глава семнадцатая
Пересмешник-певец
Когда я был мальчиком, любимым способом окололитературных острословов разделаться с Уолтом Уитменом было привести его цитату — приговор самому себе, — популярную тогда в академических кругах: «Самая отвратительная старая свинья, роющаяся в болоте собственного воображения». Изощренные остряки добавляли при этом извинения в адрес свиньи. В те времена у Уитмена было мало защитников даже на факультетах английского языка.
То ли любовь к болотам, то ли стремление быть не таким, как все, заставили меня купить в букинистическом магазине его «Листья травы» за двадцать пять центов. Мое внимание сразу привлек цикл «Морские течения», который начинался стихотворением «Из колыбели, вечно баюкавшей». Оно так понравилось мне, что я перечитывал его вновь и вновь, пока не выучил наизусть. Ведь Уитмен перевел на человеческий язык песню пересмешника! Я любил декламировать эти стихи, будучи один на холмах, где останавливался время от времени, чтобы прислушаться к настоящей, живой песне пересмешника. Спустя годы я узнал, что поэт, по его словам, испытывал каждую строку своих стихов точно таким же образом, — читая их вслух на природе.
Я каждый раз пытался связать части птичьей песни с частями поэмы и постепенно пришел к ее целостному пониманию.
Вскоре я обнаружил еще одного певца «пустынного болота» — дрозда-отшельника, но ни разу не застал его поющим в лесах: зимой эта птица не поет в Центральном Техасе. Дрозд просто сидит, время от времени чирикая, медленно двигает хвостом вверх и вниз, а затем исчезает в кустах. Это самая неслышная из всех известных мне птиц — тихая как мышка. И лишь много позже, услышав дрозда в иной ситуации, я понял, почему именно песня этого маленького бесцветного создания вдохновила поэта на создание восторженного стихотворения «Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень».
Двумя наиболее яркими семействами поющих птиц в Северной Америке являются семейства Turdidae и Mimidae, первое из которых включает дроздов, малиновок и славок, а второе — коричневых дроздов, кошачьих птиц и пересмешников. Среди семейства Turdidae наиболее сладкоголосые — дрозды, а среди дроздов пальму первенства обычно отдают отшельнику, называемому также американским соловьем. Коричневые дрозды — прекрасные певцы, как и кошачья птица, но пересмешник, без сомнения, занимает в этом семействе первое место.
Естественно, люди сравнивают их между собой, но лишь в той узкой полосе, где перекрываются ареалы их гнездования. Дрозд-отшельник не поет, зимуя на дальнем юге, а пересмешник редко залетает к северу от Нью-Джерси. Сравнительно немногие слышат обеих птиц, поскольку одна поет на севере, а другая — на юге.
Поэты всем природным звукам предпочитают пение птиц, и я конечно же с большим интересом отнесся к мнению Уитмена, великого американского национального поэта, компетентного и беспристрастного. Как в Англии Шелли славит жаворонка, а Китс — соловья, так в Америке Уитмен — пение дрозда-отшельника и пересмешника. Его суждение — оценка восхищенного слушателя, она содержится в двух его наиболее популярных поэмах. Тему одной из них ему дает «безумная песня отчаяния» пересмешника, тема второй — «песня кровоточащего горла» дрозда-отшельника.
Поэма о дрозде-отшельнике «Когда во дворе перед домом…» венчает предвоенную серию стихов о братстве, товариществе, любви к человечеству. Тяжелая тень приближавшейся великой войны ложилась тогда на землю, и, предвещая многочисленные страдания, Уитмен вплетает в поэму о романтической любви песню пересмешника — тему смерти: «О ней шептало мне грозное море». Таким образом, поэма «Из колыбели, вечно баюкавшей» — своеобразный эпилог довоенного цикла «Дети Адама».
У этого поэта чрезвычайно тонкий слух. В песне дрозда Уитмен слышит скорбь о смерти великого товарища; в песне пересмешника — романтическую трагедию потери любимой. Ключевой нотой одной является духовная высота, другой — любовная тоска.
Песня дрозда для Уитмена — «свирельная песня», наполненная глубоким чувством «человеческая громкая песня, звучащая безмерной тоской», «славословие смерти». Уитмен удивительно описывает пение «серо-бурой птицы», «чудотворного певца» — оно служит ему выражением его собственной скорби от потери товарища, великого человека, которого любили люди. «Отшельница-птица» поет «в один голос» с душою поэта. Звучит
Победная песня, преодолевшая смерть,
Но многозвучная, всегда переменчивая,
Рыдальная, тоскливая песня, с такими чистыми
трелями,
Она вставала и падала, она заливала своими
потоками ночь,
Она то замирала от горя, то будто грозила, то снова
взрывалась счастьем,
Она покрывала землю и наполняла собой небеса.
В поэме «Из колыбели, вечно баюкавшей» поэт вспоминает себя мальчиком у берега ночного моря. «Две пташки из Алабамы», пара пересмешников, строили гнездо, распевая песнь любви. Но вот самка исчезла — и не вернулась. И звучит зов пересмешника:
Зову! Зову! Зову!
Громко зову я тебя, любимая,
Высокий и чистый, мой голос летит над волнами.
Те, кто слышал, как поет пересмешник, не удивятся этим повторам, которые обусловлены вибрациями горла птицы, как мне кажется, более заметными у пересмешника, чем у любой другой певчей птицы. Уитмен видит, что пересмешник, как и дрозд, — «певец одинокий». Но, в противоположность дрозду, пересмешник — тот, кому «любовь не приносит покоя»; герой называет его «темный мой демон, мой брат».
У Уитмена удивительно соединяются поэзия, история и природа: великий американский поэт, великий политический лидер и — великое пение птиц, одна из которых с севера, другая — с юга. И каждая связана с важнейшими для поэта темами — с мученической смертью политического лидера и с борьбой за национальное единство страны. Это поразительное сплетение!
Надо сказать, Уитмен совершает ошибку, считая, что пение пересмешника перемежается с «шепотом»:
Но тише! Криков не надо!
Тише, я буду шептать.
Этот «шепот» или «едва уловимая нота», издаваемые с закрытым или почти закрытым клювом, никогда не перемежают слышимые взрывы весенних чувств пересмешника. Они характерны для совершенно другого сезона, когда пересмешник пребывает в другом настроении. Эти три различных вида пения описаны в стихах Дороти Грэйс Бек. Первая строфа стихотворения описывает песнь истинной любви до спаривания; вторая — песнь любви объединившихся птиц; третья — осеннюю песнь, или тот самый «шепот».
Стой тихо,
Вслушайся теперь
В каскады серебра, бегущие по склону
Из горла птички маленькой
в ночи.
