Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
на миг не остается на месте.
– Да, все, что ты сказал, – чистая правда.
– А когда так, Федон, было бы печально, если бы, узнав истинное, надежное и доступное для понимания доказательство, а затем, встретившись с доказательствами такого рода, что иной раз они представляются истинными, а иной раз ложными, мы стали бы винить не себя самих и не свою неискусность, но от досады охотно свалили бы собственную вину на доказательства и впредь, до конца дней упорно ненавидели бы и поносили рассуждения, лишив себя истинного знания бытия.
– Да, клянусь Зевсом, – сказал я, – это было бы очень печально.
– Итак, прежде всего охраним себя от этой опасности и не будем допускать мысли, будто в рассуждениях вообще нет ничего здравого, скорее будем считать, что это мы сами еще недостаточно здравы и надо мужественно искать полного здравомыслия: тебе и остальным – ради всей вашей дальнейшей жизни, мне же – ради одной только смерти.
Короче говоря, если разум не приносит нам удовлетворения, нужно винить себя, а не разум, пренебрегать которым лишь потому, что это слабый инструмент, было бы несправедливо.
Что делать. Если обе стороны в споре выглядят убедительно, то как же скептик делает свой выбор? Разобраться в этом нам поможет Карнеад – философ, который возглавил Академию спустя столетие после Аркесилая и с именем которого связывается ее поздний период. То был мудрец, обладающий легендарными дарованиями; рассказывали, будто он ходил с нестриженными волосами и длинными ногтями из-за того, что был слишком занят философией[240]. По мнению Карнеада, даже не будучи уверенными в вещах до конца, мы способны считать некоторые из них более вероятными, чем другие. Цицерон изложил суть такой позиции:
Цицерон. Учение академиков, 2.31.99
Если случится что-то вероятное по виду, если не появится ничего, что противоречило бы этой вероятности, мудрец станет пользоваться этим и руководствоваться в организации всей жизни. Ведь изображаемый вами мудрец, которого вы вводите, следует многому такому, что является вероятным, но не постигнутым и не понятым и не подтвержденным одобрением, но лишь правдоподобным; и если не принять этого, то исчезает вся жизнь.
Таким образом, Карнеад отсылает нас к идее вероятности как основы действия (однако что именно он считал «вероятным» в древнегреческом значении этого слова, вопрос сложный; в отличие от нас, он не располагал математической идеей вероятности)[241]. Да, мы не можем прийти к определенности относительно морали и некоторых других тем, но зато способны делать выводы, которые с достаточной вероятностью окажутся верными, чтобы основывать на них рациональные действия. В наши дни подобную позицию назвали бы фаллибилизмом.
Эта идея Карнеада весьма ценна для практиков сократического метода; независимо от того, был ли сам Сократ скептиком или нет, его метод способен, как мы уже убедились, легко превращать сократиков в скептиков. Опытному скептику комфортно продвигаться от вероятности к вероятности, иногда высокой, иногда нет. (Кстати, сильно ли это отличается от современного научного поиска?) Такой подход позволяет предпринимать решительные действия, никого не обижая. Скептики не упрямы и не против проиграть спор.
Цицерон. Тускуланские беседы, 2.2.5
Мы и готовы к любым нападкам и опровержениям. Если кто к ним чувствителен, так это те, кто привержен и словно привязан к тому или иному определенному учению, так что по необходимости, чтобы быть последовательными, они вынуждены защищать даже то, с чем сами не согласны. Но мы стремимся лишь к вероятному и не пытаемся идти дальше того, что нам кажется правдоподобным; поэтому мы и сами возражаем без упрямства, и чужие возражения принимаем без озлобленности.
Опора на вероятность позволяла Карнеаду высказываться по некоторым этическим вопросам, несмотря на весь его скептицизм, как в этом прекрасном примере:
Цицерон. О государстве, 3.38
Если, – говорит Карнеад, – ты будешь знать, что где-нибудь скрывается змея, а кто-то, по неосмотрительности, хочет сесть на это место, причем его смерть будет тебе выгодна, то поступишь подло, не предупредив этого человека, чтобы он туда не садился, хотя и останешься безнаказанным.
Конечно, против этого имелись и контраргументы.
Скептицизм против стоицизма. Скептики и стоики были соперниками[242]. Скептики считали, что стоики уверены в таких вещах, в которых они не должны быть уверены; в пользу этого они приводили сложные аргументы, реконструкция которых осложняется тем, что их приходится собирать воедино из разрозненных дошедших до нас фрагментов (Лонг хорошо справился с этой задачей[243]). Несмотря на соперничество, некоторые моменты в скептицизме и стоицизме сопоставимы, что позволяло многим сочетать эти школы. Скептики, насколько нам известно из сохранившихся источников, воздерживались от прямого оспаривания стоической этики. Они возражали против стоической теории познания и вытекающего из нее чувства уверенности. За стоические представления о том, как жить, можно держаться свободной хваткой скептика. Примером здесь служит Цицерон: он считал себя академическим скептиком, но при этом высоко оценивал воззрения стоиков. А Сенека, выдающийся стоик, говорил в одном из своих наиболее благосклонных высказываний о пользе, которую могут принести как скептики, так и другие школы:
Сенека. О скоротечности жизни, 14.1–2
Нас ведут к ослепительным сокровищам, которые вырыла чужая рука и вынесла из тьмы на свет. Нет столетия, куда нам воспрещалось бы входить, повсюду путь для нас свободен, и стоит нам захотеть разорвать силою нашего духа тесные рамки человеческой слабости, как в нашем распоряжении окажутся огромные пространства времени для прогулок. Мы можем спорить с Сократом, сомневаться с Карнеадом, наслаждаться покоем с Эпикуром, побеждать человеческую природу со стоиками или выходить за ее пределы с киниками.
Монтень, великий французский эссеист и современник Шекспира, также был поклонником обеих традиций. Он прославился своим скептическим недоверием к притязаниям на определенность; но при этом считал, что стоики дают мудрые советы, – он постоянно цитировал их и при жизни удостаивался сравнения с Сенекой[244]. Если такой писатель, как Монтень, избегал конфликта между скептической и стоической позициями, то у нас есть все основания поставить вопрос предельно прямо. Одна философская школа утверждает, что добродетель есть единственное подлинное благо и вопрос знания; другая школа считает, что мы не можем иметь никаких надежных знаний, а любое заявление об их достоверности следует встретить чередой новых аргументов. Что за человек мог бы придерживаться обеих позиций сразу, несмотря на напряжение между ними? Возможно, Сократ.
17
Поиск принципов
В двух заключительных главах будут предложены практические рекомендации, которые помогут вам самостоятельно формулировать сократические вопросы. Давайте предположим, что вы пытаетесь оказать сократическое давление на своих собеседников в аудитории или где бы то ни было или же что вы хотите подвергнуть такому давлению самих себя. Вы желаете опровергнуть какое-то утверждение или заставить собеседника переформулировать его в нечто более убедительное – вполне родственные, кстати, устремления. Вам надо показать, что изложенные тезисы несовместимы с другими убеждениями того лица, которое их высказывает. Для всего этого вам потребуется быстро придумать хорошие вопросы. Здесь мы рассмотрим несколько способов, позволяющих сделать это. Процесс нельзя свести к единой формуле, ведь Сократ никогда не действует исходя из одной и той же единообразной схемы. Вместе с тем у нас есть возможность поговорить о нескольких шаблонах и приемах, которые помогут практикующему сократику применять сократический метод в повседневных ситуациях.
В оставшихся двух главах будет использован гибкий подход к предмету. В них демонстрируется, как преимущества сократического метода можно использовать применительно к темам, которых сам Сократ никогда не касался. Время от времени я буду рекомендовать читателю использовать такие вопросы, которые весьма отличаются от тех,
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
