маяка увидел вздымающиеся к небу языки пламени, он немедленно сообщил на лоцманский пост, чтобы срочно вызвали на помощь лоцманский катер «Петрел», на котором был мощный насос для спасения судов. Как раз в это время «Петрел» оказался где-то в устье Дуная и прошло не меньше часа, прежде чем «Петрел» подошел к набережной и пустил мощную струю через улицу прямо на дом Стамати.
Вообще в Сулине не было пожарной команды.
Моряки с ручной помпой и их особой системой, когда на здание бросались железные кошки на стальных тросах, больше разрушали, чем тушили огонь.
Несмотря на все усилия, пожар потушить не удалось, потому что дом занялся сразу с четырех сторон. От дома Стамати остались одни стены.
Все были уверены, что это поджог. Несомненно, что здесь действовала преступная рука, но чья? Стамати уехал из Сулины за несколько дней до пожара. Поскольку все шепотом передавали друг другу имя Тони Мелатиса, полиция начала расследование, ища доказательств его причастности к пожару.
Но левантинец вовремя исчез.
Возможно, что он укрылся на греческом пароходе, отбывавшем в Пирей.
ГЛАВА XII
Пароход «Тунис» встал у причала. Разгрузив трюм от французских товаров, он начал набивать свое огромное брюхо румынской фасолью для Марселя.
Капитан, толстый француз с рыжей курчавой бородкой, в одиночестве прогуливался по юту.
В бархатных зеленых туфлях, в берете на затылке, с трубкой в зубах, он совершал свою обычную прогулку, словно лошадь на корде в закрытом манеже.
Логаридис, старый мудрец, направлявшийся в контору, узнал его издалека.
«Капитан Андрэ… Он должен знать… Он все объяснит», — подумал Логаридис, лукаво и радостно подмигивая. У него мгновенно созрел план, как заставить француза разговориться и таким образом, возможно, узнать всю правду и удовлетворить любопытство, которое уже давно мучило его.
Капитана Андрэ он знал уже несколько лет. Однажды они вместе обделали даже маленькое дельце, когда «Тунис» грузился углем в Сулине.
— А! О! Старина! — воскликнул любезный француз, заметив Логаридиса, который тяжело и осторожно поднимался по трапу на пароход.
В каюте старик удобно устроился в кресле, прикрепленном к полу, чтобы не опрокидывалось во время морской качки, а капитан достал бутылку портвейна и коробку с табаком «Капорал».
Логаридис собрался с духом, чтобы как можно правильнее говорить на своем левантийском французском языке, который он знал еще с детства.
Несмотря на составленный наспех план, он чувствовал себя несколько затруднительно, не зная, с чего же начать, чтобы достигнуть цели.
Ему на помощь пришла морская карта, висевшая на стене прямо перед ним. Он стал ее внимательно рассматривать.
— Ищете какой-нибудь порт на этой карте? — осведомился капитан.
— Да. Ищу Гвиану.
— Ха-ха! Ведь это карта Средиземного моря.
— А нет ли у вас другой, с Гвианой? — спросил несколько смущенно старик.
— Откуда? Я плаваю между Марселем и Галацем, и мне не нужна карта побережья Южной Америки. Я дам вам атлас. — И капитан начал рыться в шкафу с картами. — Вот: между Амазонкой и Ориноко расположены подряд три Гвианы. Все они были когда-то французской колонией. Страна эта называлась Полуночной Францией. Мы по-глупому ее потеряли, так же как выпустили из рук Канаду. Теперь у нас остался лишь кусочек этой земли — Французская Гвиана.
— А вы плавали в тех местах?
— Конечно. Целый год я крутился среди Антильских островов, между Панамой, Мартиникой и Гвианой.
— А что вы там делали?
— Первый раз, когда я отбывал военную службу и был младшим офицером на «Кондоре», мы перевозили в Кайенну собак.
— Собак? — удивленно переспросил мудрец.
— Да. Две сотни собак из Пиренеев. Это страшная порода огромных овчарок. Они нужны были для борьбы с ягуарами, — нечто вроде красных тигров, которые нападали на людей и на скот на фермах.
— Прошу прощенья, но мне интересно узнать, возможно или нет кому-нибудь, там разбогатеть?
— Какое богатство можно нажить в стране, которая не что иное, как огромная тюрьма? Ведь туда свозят всех преступников Франции.
— Есть и у нас один соотечественник, приехавший оттуда, — несколько смущенно признался старик.
— Что ж! Значит, и он был каторжником. В этом легко убедиться: у него должна быть татуировка — порядковый тюремный номер.
И капитан, веселый и словоохотливый, принялся за длинный рассказ с воспоминаниями и морскими приключениями из тех времен, когда он был на Антилах.
Только покончив со второй бутылкой портвейна, мудрый старец медленно, с великими предосторожностями спустился по шаткому трапу. Теперь он был просвещен, но не полностью удовлетворен; дьявол любопытства подзадоривал его: ему хотелось услышать признание во всем от самого американца.
* * *
Вечером оба старика сидели дома и беседовали, заперев дверь и опустив шторы. На столе стоял графин старой мастики с острова Хиос. Доброжелательный и радушный, старый мудрец побуждал Николу Марулиса открыть душу перед давним и добрым приятелем. И язык американца начал постепенно развязываться, в то время как глаза пристально смотрели на дно стакана, на оставшуюся там каплю мастики, белую и матовую, похожую на опал.
Примешивая к греческому языку румынские и французские слова, он начал рассказывать о своей жизни, о злоключениях, сквозь которые он прошел.
Никола Марулис был совсем мальчишкой, когда покинул Сулину. Он нанялся юнгой на французский галеот, который возил хлеб с Дуная в Марсель.
Маленький и быстрый, Никола при маневрах с парусами получил место на самом верху мачты, которое называлось «ласточкино гнездо».
Как-то раз в алжирском порту, где они грузили табак для Тулона, он познакомился в баре с арабской еврейкой, белой, как фарфор, с черными, словно агат, глазками. Девушка эта была любовницей одного моряка, мрачного испанца. Поругавшись с любовником, она принялась строить глазки Николе скорее для того, чтобы досадить испанцу. Остальные моряки потешались над этой историей. Испанец был в ярости. Встречая Николу на палубе, он скрежетал зубами, и скулы его ходили ходуном.
Как-то утром, когда корабль под всеми парусами был уже на рейде, его застиг шквал. Раздалась торопливая команда: «Все по местам», — и матросы, словно кошки, бросились вверх по веревочным лестницам на мачты. Легкий Никола первый забрался на самый верх, чтобы убрать паруса. За ним последовал испанец. Они стояли рядом и вместе боролись с концом паруса, который хлопал и вырывался из рук под завыванье ветра. Вдруг Никола почувствовал сильный удар, заставивший его на мгновенье потерять под ногами канат, на котором он держался. Испанец, не говоря ни слова, ударил его ногой в живот. Едва не упав, Никола вцепился в глотку испанцу. И началась схватка на самой верхушке мачты, над пропастью, при ураганном ветре, положившем
