Сегодня я немного не в себе. Прошлой ночью на чердаке расшумелись зеленые мальчики. Поэтому в том, что утром я ненадолго отошел, ничего удивительного нет. Что поделать, стресс.
По возвращении я понял, где нахожусь, даже не открывая глаз. До меня доносились запахи улицы, леса, асфальта, подтухший душок помойки. Сегодня день, когда все выносят мусор, чтобы его потом вывез грузовик. Я знал, что увижу, если разлеплю веки.
Итак, я стоял перед желтым домом с зеленой окантовкой и запертыми ставнями, зная, что именно тут мне и полагается быть. Царившая в нем пустота словно эхом катилась по улице и дальше по всему миру.
Вполне возможно, что Леди Чихуахуа умерла. Может, это ее призрак без конца гонит меня к ее дому. Вот я его себе представляю. У меня безжизненный, потухший взор, она сжимает мою ладонь в своей серой, прозрачной руке и ведет меня к тротуару перед ее домом – снова и снова, пока я не пойму, что… И что же мне надо понять?
Положить этому стрессу конец можно только одним способом – понять, как поступить с Лорен. С этим вопросом надо обратиться к человеку-жуку. Я пытался аккуратно к нему подойти, но ситуация вышла из-под контроля. Мне нужно разобраться в том, что представляет собой Лорен. Точнее, не она, а они.
А пока я принял решение: из-за дочери и кошки нельзя откладывать жизнь на потом. Время от времени надо делать что-то и для себя, иначе счастья мне не видать, а несчастный родитель, по определению, не может быть родителем хорошим.
Так что завтра у меня свидание. Хоть чего-то я жду с нетерпением!
Оливия
Перед тем как опять с ней заговорить, мне приходится выждать несколько дней. Рядом со мной постоянно Тед – пьет и вторит грустным песням. Когда я тихонько урчу в дверцу морозильника, она мне не отвечает. А через три ночи он уходит, насвистывая и в чистой рубашке. За ним закрывается дверь, ригели трех замков с характерными щелчками встают на место. Куда это он?
Я считаю до ста, давая ему время либо отойти подальше, либо вернуться за бумажником или чем-нибудь еще. Дама из проигрывателя тихо стенает о своем родном городке. Я несусь на кухню, царапаю коготками морозильник и горестно спрашиваю:
– Ты там? У тебя все хорошо?
– Да, я здесь, – отвечает она голосом, едва пробивающимся на фоне музыки, – он и правда ушел?
– Ну да, – говорю я, – причем в чистой рубашке. Обычно это значит, что он отправился на свидание.
– Пошел поохотиться, – произносит Лорен.
Его свидания она ненавидит. Теперь мне известно почему.
– Итак, – говорю я, вышагивая взад-вперед, – подумаем, какие у нас есть варианты. Ты можешь закричать и позвать на помощь?
– Могу, – отвечает она, – и даже уже кричала раньше. Но никто так и не пришел. Здесь толстые стены. Не думаю, что они пропускают звук. Ты не забыла, что у тебя кошачий слух? Я подумала, что даже ты не сможешь меня услышать.
– Хмм… – неуверенно тяну я. – А ведь ты права. Этот вариант мы из списка вычеркиваем.
– Какой там идет следующим? – спрашивает она.
Я чувствую себя просто ужасно, потому что на самом деле других вариантов у меня нет. Этот – первый и последний.
– Ты в этом не виновата, – говорит Лорен, стараясь меня утешить, и от этого у меня почему-то больше всего болит хвост, – порой бывает не так уж и плохо. Мне нравится розовый велосипед, на котором можно гонять по дому. Здесь есть телевизор. Он кормит меня, если, конечно, не злится.
Лорен тихонько хихикает.
– А иногда даже разрешает зайти в Интернет, но только под его присмотром.
Ощущения у меня в горлышке и хвосте будут похуже свалявшегося комка шерсти. Что здесь вообще можно предпринять? Я печально урчу. Мне всегда так нравилось быть кошкой, но теперь полной уверенности на этот счет больше нет.
– Будь у меня руки, тебя можно было бы вызволить, – говорю я.
– Если бы у меня, как раньше, были ноги, я бы сбежала и сама, – отвечает Лорен, – но ты, Оливия, все равно можешь мне помочь. Тебе надо сделать только одно.
– Да все, что угодно, – заявляю я.
– Сделай так, чтобы он включал тише музыку, – шепчет Лорен. – Ничего другого от тебя не требуется. Когда она орет, я не могу ничего делать. Он давно об этом позаботился. Ты слышишь меня? Ее надо выключить, а если нет, то по крайней мере сделать тише – настолько, чтобы я ее почти не слышала.
– Договорились! И что будет потом?
Сверху навалены груды свинцовых гирь и противовесов, напоминающих заброшенные замки в гиблом краю.
– Ты можешь меня отсюда вытащить, Оливия. Просто поступи так же, как ты поступаешь с Библией.
На тот случай, если со мной что-то случится, все это неплохо было бы записать, но мне не хватает смелости.
Сквозь покрывающую экран телевизора грязь Тед смотрит на ревущие автомобили, и уровень бурбона в его бутылке опускается все ниже и ниже. Проигрыватель при этом работает, женщина поет о тюремных решетках и любви. Он все больше обессиливает и затихает. Бурбон и усталость сплели вокруг него крепкие объятия и теперь клонят к земле.
Я мурлыкаю и иду к нему. Но вдруг останавливаюсь, вертикально вздымаю хвост и выгибаю спинку, превращаясь в арку. А когда в песню вступает банджо, истошно ору.
– Что с тобой? – тянет он ко мне руку.
Банджо заливается перезвоном, и я опрометью ныряю под диван.
