Книга Никто об этом не узнает - Рита Навьер

Отец расстарался. Частных пансионов закрытого типа по стране не так уж много, но он выбирал, видимо, по расстоянию. Чем дальше, тем лучше.

Дед предлагал Максиму пожить у него, мол, с отцом он договорится. Но дед тут явно переоценивал свое влияние. С тех пор как он ушел на пенсию, отец если и прислушивался к его словам, то лишь в самых незначительных вопросах. А так плевать хотел и на старика, и на мать.

Максим это прекрасно знал, но в то же время понимал, что силой его тоже никто не сможет никуда отправить. Так что мог бы покочевряжиться, но не стал. И даже не потому, что отец предложил в качестве отступных ежемесячные вливания на карту. А просто вдруг понял, что так будет действительно лучше для всех.

В своей семье он всегда был чужим и ненужным. Ну а класс, друзья… Когда-то, да еще совсем недавно, Максим считал, что этого вполне хватало, чтобы восполнить недостаток тепла, доверия, общения. Но оказалось, что все это самообман. И там, и здесь — сплошная фальшь, сплошное притворство. Друг обернулся врагом. Миньоны отвернулись. Кругом предатели.

Она тоже его предала. И хотя тянуло к ней неимоверно и то предательство ее он простил, однако понимал: ничего у них быть не может. Слишком они разные. Слишком многое стоит между ними. И слишком много плохого уже произошло, на что нельзя просто закрыть глаза, перешагнуть и жить дальше, как ни в чем не бывало. Поэтому Максим не стал ни возражать, ни спорить против решения отца. Вдали, думал он, скорее освободится от нее, от чувств своих, нежеланных и мучительных.

Только одно не давало покоя: он так и не рассказал ей толком. В тот их последний день почему-то не смог, язык не повернулся сказать в лицо такое. А теперь извелся. Попытался с ней связаться — тщетно. Была даже мысль сообщить все отцу. Это, конечно, последнее дело, но теперь-то уже что? Ведь со своими одноклассниками он вряд ли еще встретится. Однако решил оставить этот вариант про запас. Попросил Кристину. Та возмущалась, ругалась, отказывалась, плакала, просила не забывать, писать, звонить, пообещала, что расскажет. И рассказала…

Только отец все равно узнал. От самой Алены. Об этом Максиму спустя время поведала мать.

Скандал был грандиозный. Отец метал громы и молнии, грозился посадить всех, начиная от Аллочки и заканчивая директором гимназии. Самолично ездил и к Мансурову, и к Шилову, и даже руки распустил. Серьезно так распустил. Шилову даже челюсть вроде как сломал, и тот написал заявление. В конце концов все это дело замяли, но с выборами отец пролетел. Еще бы: вездесущие журналисты на всю область ославили его за «избиение младенцев».

— А мог бы, между прочим, потягаться, Руслан Глушко уверял, — причитала мать. — Если бы рассказал прессе про то, что мальчишки спорили на эту… Руслан убеждал его, говорил, что тогда эта история, наоборот, сыграет нам на руку, потому что народ любит не законность, а справедливость, особенно когда дело касается таких вот тем. Но Дима уперся — и все тут. «Не хочу, — сказал, — чтобы ее имя полоскали». Видите ли, ей и так плохо, бедненькой! Ей, видите ли, нужно поскорее забыть эту грязную историю! Ей! Это нам плохо! Столько бед она нам принесла! Ведь как хорошо жили, — мать уже вовсю рыдала в трубку. — А она появилась — и все, все вверх дном перевернула. И Дима совсем с ней с ума сошел. Отдал ее в другую школу, в языковой лицей. Бешеные деньги платит! И все мало — постоянно какие-то курсы для нее подбирает, в театр, на всякие выставки водит. Какой-то кошмар!..

— Все, мам. Мне пора, меня зовут, — соврал Максим и отключил телефон.

Да, ему все еще было интересно знать, как они там, как она, все еще при звуке ее имени болезненно сжималось сердце, но лучше будет оборвать все разом, чем растягивать эту агонию. Потому что теперь назад дороги нет. Теперь у него другая жизнь. Новая жизнь. И в этой жизни уж точно не будет места чувству, его больной, мучительной любви.

Да, сейчас он уже мог признаться себе: любил. Пусть уродливо, пусть неумело, но любил. И до сих пор еще любит, но никто об этом не узнает…