Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
Патрик сполз по стене.
— Как же мне хреново! — взвыл он.
Уборщица: Прими дозочку кокаинчика, милок, сразу полегчает.
Доктор Смерть (доставая шприц): У меня есть ровно то, что вам нужно. Мы всегда применяем это в случае скорби.
Клеопатра: Да! (Кокетливо оттопыривает губки.) Вот голубые жилки моей руки{76}.
Уборщица: Ну же, милок, побалуй себя.
Клеопатра (хрипло): Ну же, придурок, трахни меня.
На этот раз Патрику пришлось перетянуть руку галстуком — обмотать несколько раз, а конец зажать в зубах и потянуть, скалясь по-собачьи.
Трепло О’Коннор (опрокидывая стакан «Джеймсона»): Когда ей ставили пиявок, она с грубым саксонским смехом воскликнула: «Я всегда хотела быть в двух местах сразу!»{77}
Придворный (взволнованно): Удар, отчетливый удар{78}.
Капитан Кирк: Скорость варп-десять, мистер Сулу.
Аттила (низким басом): Я играю в футбол головами моих врагов. Я проезжаю под триумфальными арками, копыта моего коня выбивают искры из мостовых, римские рабы устилают цветами мой путь.
Патрик упал со стула и свернулся на полу. Сила прихода вышибла из него дух. Он трясся от ударов собственного сердца, словно человек, пригнувшийся под вращающимися лопастями вертолета. Руки и ноги парализовало от напряжения; он воображал свои вены, тонкие и хрупкие, словно ножки бокалов для шампанского, — попытайся разогнуть руки, и они переломятся. Без героина он умер бы от сердечного приступа.
— А вы все идите в жопу, — пробормотал он.
Честный Джон (качая головой): Ну и злыдень же этот Аттила. «На что уставился?» — спрашивает. А я ему: «Ни на что». А он мне: «Ну и не пялься!» (Качает головой.) И откуда столько злобы?
Няня: Если не перестанешь говорить глупыми голосами, часы пробьют и не сможешь остановиться!
Мальчик (в отчаянии): Но я хочу перестать!
Няня: Хотел бы — давно уже перестал бы.
Сержант: А ну живо взял себя в руки! (Орет.) Шагом марш! Левой-правой, левой-правой!
Патрик завозил ногами по ковру, словно упавшая заводная кукла.
Короткое извещение в колонке некрологов «Таймс»: МЕЛРОУЗ. Двадцать пятого мая после счастливого дня в гостинице «Пьер» мирно скончался Патрик, 22 лет, любящий сын Дэвида и Элинор, о котором будут горько скорбеть Аттила, Уборщица, Негодующий Эрик и прочие друзья, столь многочисленные, что всех и не перечислить.
Трепло О’Коннор: Бедолага. Если он не дергался, как отрезанная лапка гальванизированной лягушки, то лишь потому, что тоска давила на него, как монетки на веки покойника. (Опрокидывает стакан «Джеймсона».)
Няня (постаревшая, страдающая склерозом): Никак не могу привыкнуть к этой мысли. Он был такой милый мальчик. Помню, я звала его моим заинькой. Всегда говорила: «Не забывай, что нянечка тебя любит».
Трепло О’Коннор (слезы текут по его щекам): А от его жалких слабых ручонок хочется плакать. Ранки, усеивающие их, подобны ртам голодных золотых рыбок, просящим то единственное, что дарило покой его бедной измученной душе.
Капитан Расслабон: Он был из тех, кто по большей части сидит дома. Ничего плохого в этом нет, только он постоянно мерил шагами комнату. Я всегда говорю: уж если не делаешь ничего, так ничего и не делай.
Трепло О’Коннор (пьет теперь прямо из горла, стоя по колено в слезах, язык заплетается все больше): И у него всегда было плохо с головой. Может быть, его сгубил страх за собственную свободу. Во всякой неприятной ситуации — а он постоянно влипал в неприятные ситуации — он видел выборы, ветвящиеся, точно лопнувшие сосуды в глазах. И в каждом действии он слышал вопль несделанного. И везде видел шанс заполучить головокружение, даже в луже, отражающей небо, или в водостоке на углу Литл-Британ-стрит. Сходя с ума от страха потерять след самого себя, он кружил, как чертова гончая в чертовом лесу.
Честный Джон: Вот ведь придурок, а? Ни дня в жизни не работал по-честному. Ты когда-нибудь видел, чтобы он перевел старушку через дорогу или купил бедным ребятишкам кулек конфет? Не было такого. Надо честно признать.
Толстяк: Сэр, он мало ел, ковырялся в еде, предпочел фармакопею обильным дарам жизни. Короче, сэр, он был последним негодяем.
Трепло О’Коннор (изредка выныривая из озера слез): А один его вид… (буль, буль, буль)…эти порванные губы, не научившиеся любить… (буль, буль, буль)…губы, с которых… срывались дикие и злые слова… (буль, буль, буль)…разорванные яростью и сознанием подступающей смерти… (буль).
Дебби (заикаясь): Не понимаю, что я хотела сказать?
Кэй: Я видела его в тот день, когда это произошло.
— Я не хочу сойти с ума!{79} — заорал Патрик голосом, который начался как его, но к последним двум словам превратился в голос Джона Гилгуда{80}.
Священник (благостно глядя с кафедры): Некоторые из нас помнят Дэвида Мелроуза как педофила, алкоголика, лжеца, насильника, садиста и «человека вполне омерзительного». Однако каких слов в такой ситуации ждет от нас Христос, что сказал бы Он сам? (Пауза.) «Это еще не вся история, верно?»
Честный Джон: Нет, вся.
Священник: Идея «всей истории» — одна из самых волнующих в христианстве. Когда мы читаем книгу любимого автора, будь то Ричард Бах или Питер Мейл, нам мало знать, что она рассказывает про одну конкретную чайку или что действие происходит в очаровательной прованской campagne[36]{81}, если позаимствовать французское слово, нет, мы хотим получить удовольствие, прочитав ее всю до конца.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
